В. Бирюк - Буратино

   Мне никто не кричал. Наверное, от тишины я и проснулся. Костёр почти погас, ни со стороны хутора, ни от речки, где наши кони -- ни звука. А передо мной, через костёр -- волк. Серый на чёрном. Как те половцы на болоте. Проявляется в ночи. И за спиной у него чёрное-чёрное небо. Звезды россыпью. Темнота, в ней -- серое, в сером -- два жёлтых.

   Я, с перепугу, дровеняку какую-то в костёр подкинул. Пламя поднялось. А этот даже не сдвинулся. Смотрит и зубы скалит. Будто смеётся. Белые-белые клыки. Беззвучно. Как Зверобой со Следопытом. Вокруг -- тишина. Ни зверя, ни птицы, ни рыбы на реке. Час Быка. Или час Волка? Нос сморщил, повернулся на месте и пошёл. Иноходью к лесу. И исчез. В темноте растаял.

   Больше я уж не спал. Как стало светать -- пошёл к опушке посмотреть. Там земля сырая -- должны следы остаться. Раз должны -- остались. Крупные волчьи отпечатки. Все четыре лапы. Хорошо видны когти. Не глюк. Хоть это хорошо. Но чего он ко мне привязался? Или -- они? Где Снов, а где Верхний Днепр? И почему всегда после того, как я кого-нибудь убиваю? Подсознательное выражение озабоченной совести в форме анимистической галлюцинации? Ванька, для дурки ты себе любой диагноз можешь поставить, но себе-то врать не надо. Какой глюк, какая совесть когда вот они -- отпечатки. Тогда -- почему? Думай.

   Наша попытка сохранить в тайне потерю боеспособности веси оказалась безуспешной. Хуторяне заявились туда всей толпой через пару дней. Побили маленько только начавших вставать мужиков и мальчишек, кто рискнул им возражать. Заняли все пять домов, а местных выгнали в омшаники возле веси. Всех приспособили для работ. В перерывах между полевыми и хозяйственными работами сестру Могута и еще четверых девочек по-старше использовали и постельно. Жёнами их не взяли, поскольку глава дома хотел выгодно женить сыновей своих. Ещё и приданое взять. Фактически все население веси было похолоплено хуторянами. Если бы не Могут, то, при благоприятных обстоятельствах смерды-хуторяне могли стать со временем еще одним славным боярским родом на Руси.

   А с утра снова - марш. Верховые, стеная и ругаясь, лезут на свои "верха". Поскрипывая при ходьбе, пришепётывая при разговоре, подвскрикивая при каждом движении лошади... А мы с Могутом впереди. Развязывается и сваливается с лошади вьюк - подымаем, перевязываем, вьючим. Вьючить - только вдвоём. Иначе никак. Долго елозившая отбитой на лошадиной спине попкой Марьяша - сваливается с лошади. Хорошо хоть мягко - в мох. Подымаем, сажаем, связываем ноги под брюхом лошадки. Ветка поперёк тропы выбивает Николая из седла. И это при аллюре, который называется "шаг лошадиный заторможенный". Поджидаем, поднимаем, всаживаем. Сорвавшаяся ветка бьёт Ивашку по лицу. Глаза целы. Только, симметрично к покорябанному в веси, добавляется роспись от еловых иголок. Выслушиваем.

   У каждого болота препираемся с Могутом:

  -- Здесь кони не пройдут. Загрузнут. Ищи где суше тропа.

  -- Не, ни что, пройдут. Авось. А в обход долго, а мне назад надоть...

   Вытаскиваем лошадей из очередного... авося. Комарье. Выбираемся на сухое, повыше... Сосновый лес в жару... очень душно, дышать нечем. Самый скверный кусок уже ближе к концу - "Голубой мох". Там исток Десны. Мы в самое это болото не полезли, обходили далеко восточнее. Но и там - свои такие же.

   Дорогой мы с Могутом... не скажу - сдружились. Дружить - значит доверять. Я местным доверять не могу. После того что со мною тут было. После чёткого понимания, что они и думают иначе, и видят иное. И ценности у них другие. Но как-то... разговаривать начали.

   Я все расспрашивал его про детство, как же он в лесу оказался один. Не волки же его выкормили. Вообще-то, случаи выкармливания человеческого детёныша волками известны и не единичны. Но результат совсем не по Киплингу получается. В реальности ребёнок к годам восьми становиться душевнобольным. И по человеческим, и по волчьим меркам. Разница в скорости созревания организма, в нарастающей разнице длины передних и задних конечностей... И абсолютная асоциальность при контактах с человеком.

  -- Что со мной?

  -- Это весна, Маугли.

   Это сказка Киплинга, люди. Дольше десяти лет такие дети не живут. Правда, и учителей таких как Балу с Багирой, у реальных детей в волчьей стае нет. И мудрый Каа у них в друзьях не ходит.

   Пробовал на Могутке всякие техники концентрации и восстановления памяти. "Расслабься. Закрой глаза. Представь себя маленьким...". И доигрался. Однажды ночью все вскочили от его истошного вопля. Могутная у Могуты глотка. Вспомнил он. Во сне вспомнил. Всхлипывая, дёргаясь, кусками пересказал увиденное. Темноволосая женщина с огромными чёрными глазами стоит по грудь в болоте и машет ему рукой - "уходи". А он стоит и смотрит. А она опускается, тонет, запрокидывает голову, кричит. Во сне - беззвучно. И в её раскрытый рот вливается чёрная жижа.

   Ну и чего я добился? Его трясло всю эту ночь, потом весь день как неживой. На следующую ночь спать надо, а он боится - вдруг снова приснится. Всю ночь у костра просидели вдвоём. Я его тормошил, всякие вопросы спрашивал. Он разные охотничьи истории рассказывал. Лес он и в самом деле не только видит и слышит, но и чувствует. Сколько мне всякого интересного... И о приметах на погоду, и о зверях. Повадки, следы, как лёжки устраивают, как на водопой ходят... Уже утром, когда последние вьюки навьючили, выдал:

  -- Спаси тя бог, Иване. Ты мне мать родную показал.

   Чем ближе к концу, тем сильнее манеры Марьяши меняться стала. В Смоленске она перед любым из нас во всякий миг распластаться была готова. А теперь стала сильно сдержаннее. Первым отвадила Николая. Потом и Ивашке отворот поворот исполнила. Я сам-то к ней не лезу, Могут тоже. Сперва я подумал, что это на неё так новость о предполагаемой беременности подействовала. Это-то да. Но дальше - больше. Гонору больше. "Подай-принеси", "это есть не буду". "Я тебе сказала - исполняй". Ну а уж когда она выдала: "не мне, боярыне смоленской, за простолюдьем миски мыть"... Пришлось отвести её в сторонку и напомнить. И клятву её, и игры ее недавние, и... иррумацию. Дальше пошёл обычный для подобных ситуаций дамский комплект: "Ванечка, да я... да для тебя... да по первому слову. А вот они... такие-сякие... и к тебе плохо... а ты...". Использование женщины в качестве секретного оружия для разрушения сплочённого и боеспособного мужского коллектива описано, по-моему, еще в Рамаяне.

   Наконец, просто посреди очередного утра, Могут сказал, глядя на очередную речку: "Вот она, Угра ваша". Ура! Ну и? Жилья нет, спросить не у кого, указателей... - аналогично. А по цвету воды... Николай сразу спорить стал. А куда идти? Вверх, вниз? Нашли тропинку, пошли вниз и выскочили к маленькой веси на два дома. Собаки лают, ворота запирают... Тут Марьяша с коня как заорёт: "Дед Пердун! Дед Пердун!". И - вперёд скакать. Хорошо, она верхом толком ездить не умеет - успел кобылку её перехватить за узду. Из-за забора борода высунулась: