Николай Романецкий - Убьем в себе Додолу

Богослужение началось.

А Свет перевел Зрение в режим активного прощупывания. И хотя он прекрасно понимал, что ничего особенного ему узнать не удастся, игра стоила свеч — Буня Лапоть почувствует чужой Талант и, буде он и в самом деле убил Барсука, чужой Талант должен вызвать у него тревогу. А от тревоги недалеко и до оплошного поступка. Хотя сама по себе тревога еще ни о чем не говорит — у опекуна министерства безопасности много поводов для тревоги. То же убийство ведущего электронщика княжества, к примеру… Но других подступов к Буне Свет пока не видел.

Тревогу в Буне он почувствовал сразу. Она проявилась даже в моторных реакциях — Буня вдруг закрутил головой, озираясь по сторонам, так, что на него с удивлением начали оборачиваться окружающие. Впрочем, продолжалось это недолго. Буня понял, что столь активное проявление своих чувств ни к чему хорошему не приведет и замер, впился взглядом в Верховного Волхва. Да и окружающие пользовались сейчас обычным зрением.

А Свет попытался проникнуть вглубь Буниных чувств. Под тревогой он ощутил страх, но сам по себе страх тоже ни о чем еще не говорил. Разве лишь о том, что чародей Лапоть кого-то боялся. Но страх был силен и вполне мог привести Буню к оплошному поступку. Свет полез глубже, однако под страхом началась уже такая мешанина эмоций, что в ней не мог разобраться даже Талант чародея Смороды: Свет мгновенно вспотел.

Вера взглянула на него с удивлением, недовольно сморщила нос. Таланту чародея Смороды требовался небольшой отдых, и Свет выключил Зрение.

Верховный Волхв торжественным тенором возносил хвалу Семарглу, ему вторил разноголосый хор низших волхвов. Звучало все это красиво, но Свет слышал хвалебную молитву уже не раз и не два, и ему ничего не стоило пропускать ее мимо ушей. Вместо хвалебной молитвы его гораздо больше волновала возможность собственной неудачи. Тревога тревогой, страх страхом, но…

Вот если бы можно было проникнуть в Бунину память! Увы, на такое в одиночку не способен ни один чародей княжества. Даже память обычного человека, если вокруг нее создан защитный барьер, в такой ситуации недоступна для любого волшебника. Есть, правда, методы, связанные с гипнозом, но гипноз — как и всякое насилие — представляет собой Ночное волшебство и потому нормальному волшебнику не рекомендуется. Себе дороже… Воспользовавшийся Ночным волшебством хотя бы один раз обречен — ощущение безграничной силы захватывает душу, как пьянство. В результате неизбежно наступит моральный распад личности, а там и Контрольная комиссия на горизонте. Без Ночного же волшебства получишь такую же чушь, как с лечением Вериной амнезии.

Верховный Волхв продолжал привычные песнопения. Вера оглянулась назад, странно посмотрела на Света, но ему было сейчас не до нее. Он отдышался и вновь включил Зрение. Насквозь прошел через Бунину тревогу и страх. Пока не нахлынула усталость, сделал попытку проникнуть глубже. Оболочка Буниной памяти была самой настоящей крепостной стеной — сродни Кремлевской. Не хватало лишь таблички «Оставь надежду». Но собственное бессилие было понятно и без таблички.

И тут что-то произошло. Улетели в неведомую даль голоса Бояна IV и всей его волхвоватской камарильи. Зато взамен из неведомой дали явились мощь и сила. Не прошло и секунды, как Свет почувствовал, что неприступная крепостная стена трещит, рушится и рассыпается на отдельные кирпичики. Словно ее сложили из кубиков детской азбуки…

Свет обнаруживает себя стоящим на перекрестке двух улиц. Место ему знакомо — тут пересекаются Медведевская и улица Берегинь. Помнится, здесь даже карете Кудесника пришлось остановиться, когда они возвращались из Института нетрадиционных наук.

Свет стоит на кромке тротуара, зная, что его никто не видит. Даже расположившийся в самом в центре перекрестка стражник-регулировщик со своими флажками: ведь он не волшебник, и заклятье на невидимость ему не по зубам.

А вот и карета Барсука подъезжает к перекрестку. Подъезжает, останавливается: кучер ждет от регулировщика разрешающего сигнала. Света он не видит.

Свет подходит к дверце кареты, открывает ее. Академик сидит на сиденье, глубоко задумавшись. Заклятье на невидимость отводит ему глаза. А через мгновение в сердце задумавшегося вонзается принадлежащий Свету Ритуальный Нож.

Свет осторожно выбирается из кареты. Кучер, дождавшись взмаха флажка, понукает лошадей, и экипаж увозит через перекресток труп академика.

А Свет отправляется по улицам города к незнакомому дому, не спеша открывает двери. Сени пусты. Свет подходит к висящему на стене зеркалу, снимает с себя невидимость и смотрит, нет ли на камзоле крови Барсука.

Крови нет. Но видит он в зеркале не себя, а опекуна министерства безопасности Буню Лаптя…

Вновь ворвался в уши Света певучий тенор Верховного Волхва. Улетели в неведомую даль мощь и сила. Вновь встала неприступной стеной оболочка памяти Лаптя, и можно было подумать, что все это Свету лишь почудилось.

— Да взлелеем в сердце своем Семаргла! Да убьем в себе Додолу! — отозвался вокруг хор голосов.

Свет пришел в себя. Богослужение кончилось, исчез за порогом Святилища Боян IV, начали расходиться люди в голубом.

— А зачем убивать Додолу? — спросила Вера.

— Это традиционное окончание молитвы волшебников, — сказал Свет. — Объяснять долго… Впрочем, дорога у нас нескорая, я вполне успею рассказать…

И вдруг замолк. Оглянулся.

Сзади стоял низенький Буня Лапоть. Голубой балахон выглядел на нем бесформенным мешком, лысина блестела от пота, как зеркало. На лице его явственно отражался страх и ненависть.

Но смотрел Буня вовсе не на Света, он смотрел прямо в спину Световой гостье.

По возвращению из Перыни сели за праздничный стол.

Касьян постарался: стол ломился от закусок, а в воздухе витали такие ароматы, что любой гурман сошел бы с ума от нетерпения.

Сегодня был единственный из трехсот шестидесяти пяти дней, когда в доме накрывался общий стол, за которым устраивались и хозяин, и гости, и слуги. Свет любил этот день — общий стол напоминал ему трапезы в школе волшебников — но сейчас было не до праздников и воспоминаний. Во-первых, ему не давал покоя взгляд, брошенный на Веру Буней Лаптем. А во-вторых, после того, как он отдал должное государственным заботам, настала пора заняться своим многообещающим заклинанием.

Поэтому он впопыхах произнес обязательный хозяйский тост, без которого никогда не начиналось празднество, выпил с полкубка медовухи, быстренько перекусил и, извинившись перед честной компанией, умчался наверх. Впрочем, честная компания не обиделась — чародей есть чародей, у них праздников даже в праздник не бывает.