Ольга Ильина - Особенные. Элька-3

— Так вот откуда берутся тени, — подумала я и через секунду провалилась в бездну.

Эпилог

Очнувшись, я несколько минут лежала без движения, прислушиваясь к своим ощущениям. Впервые за много, много дней я чувствовала себя спокойной и отдохнувшей, а еще умиротворенной, словно огромный, тяжкий груз свалился с моих плеч. И, кажется, я была собой, темных мыслей никаких в моей голове не обреталось, мне не хотелось никого убивать, сжигать, или ненавидеть. Даже Венеру.

— О, господи, Венера, — я подскочила, тут же открыла глаза и поразилась. Это была явно не моя комната, показалось, что бабушкина, по крайней мере, ромашковый запах, тянущийся из окна, напоминал именно о бабушкином доме и о потрясающем поле ромашек, в котором так хотелось погулять. А вот интерьер был незнаком, даже больше скажу, в нем мне было вполне комфортно и дышалось легко, легко. Вот только где я и как сюда попала?

Решила выяснить как можно скорее. Для начала встала, подошла к окну и убедилась, что это все-таки бабушкин дом.

— Но как?

Я же вроде теперь темная, или это все был сон?

Внезапно дверь открылась и вошла Матрена, улыбчивая, добрая, как всегда, а вот в глазах напряжение.

— Элечка встала.

— Здравствуйте, Матрена, а бабушка.

— Уехала, но скоро будет.

— Уехала, значит. А почему я здесь? Я ведь. — я запнулась, и окончание фразы почему-то прошептала, — темная теперь.

— А твоя бабушка, Элечка это давно предвидела, вот и пристроила эту квартирку у западного крыла.

— Она разозлится.

— Тю, — отмахнулась Матрена. — Твоя бабушка, Элечка, выбор твой уважает. Значит, судьба у тебя такая. Да и не сторона определяет человека, а сердце и помыслы чистые. В тебе я вижу доброе сердце, и душу светлую. И никакой тьмы.

— Правда?

— Я ж домовая, такие вещи на раз определяю.

Матрена принесла мои любимые пирожки с капустой и чудесный бабушкин чай, а вскоре и она сама появилась. Усталая, суровая, а меня увидела и расплылась в доброй, ласковой улыбке, подошла, поцеловала в макушку, по голове провела и вздохнула.

— Недооценила я, солнышко, коварства темных.

— Прости, — вздохнула я.

— Не извиняйся. Может, и к лучшему это.

— Бабуль, а как я здесь оказалась? Ведь помню, что в комнату шла. Ой, бабуль, а как Венера, она в порядке, живая.

— Да живая, живая. Полежит в лазарете недельку и оклемается.

— Мне так жаль, — выдохнула я и вдруг поняла, действительно жаль. Очень, очень жаль. Вот сейчас, если бы повернулось все вспять, ни за что бы ей зла не причинила. Потому что отпустило меня что ли, спокойствие в душе поселилось, нет, боль, печаль и любовь никуда не делись, здесь они, со мной, я чувствую их сердцем, но нет больше гнева, нет угнетающей ревности и обиды. Надо же, я как будто собой стала. — Я не хотела причинять ей вреда. Это словно не я была вовсе.

— Это яд в тебе говорил.

— Яд? Какой еще яд? Бабуль?

— Отравили тебя, милая, оттого и вела ты себя как безумная.

— Но кто? Зачем?

— Чтобы силу инициировать. Это очень редкий яд, сильный.

— Постой, кто-то подсыпал мне яд? — растерялась я. Как же это? Кто же это? А главное, когда?

— Он в вине был, что вы с девочками пили.

— Но мы все пили.

— На всех и подействовал, в разной степени, конечно, и в разной мере. Но направлен он был на тебя.

— Значит яд.

Признаюсь, отлегло. Реально легче стало. Трудно осознавать, что это ты сам на такое способен, способен так кого-то ненавидеть, так сильно желать смерти, буквально жаждать ее. Это страшно. Действительно страшно.

— Что теперь будет? Меня исключат?

— За что? Нет, конечно. После выходных вернешься в школу, уже как темная.

— К неприятностям.

— Куда ж без них. Себастиан просто жаждет пообщаться.

— Ох.

— И отселить тебя от Венеры я никак не смогу.

— Ох, ох.

— И целых три профессора подали прошение, чтобы обучать тебя индивидуально.

— Ох, ох, ох.

— И вся школа ощутила выброс твоей силы.

Мне даже охать надоело от впечатлений.

— И я видела ваше рандеву с Диреевым.

— Бабушка, — от этих слов я застонала сгорая от стыда, жуткого и всеобъемлющего.

— Вот и думаю теперь, то ли прибить его, то ли спасибо сказать.

— Что? — вскинула я голову.

— Если бы не он, боюсь, та концентрация, что была в вине, убила бы тебя. И это наталкивает на мысль, что действовал дилетант. А значит, скоро мы его найдем. Так что, хватит валяться, вставай, собирайся, мы улетаем.

— Улетаем? — несказанно удивилась я. — Куда?

— За твоим новым профессором, конечно. Я не оставила мысли сделать из тебя настоящего артефактора.

— Бабуль.

— Никаких возражений. Хватит лить слезы и жалеть себя. Пора брать жизнь в свои руки. Угличи никогда не были неудачницами, и ты исключением не станешь.

Эх, бабуля. Умеешь же ты вдохновить даже такую, не верящую в себя, глупую меня. Но ты права, хватит себя жалеть. Пусть я не нужна любимому человеку, но я сделаю все, чтобы стать нужной самой себе. Тогда, быть может, он посмотрит на меня совсем другими глазами и вернется. А я буду надеяться, ведь как говорят, надежда умирает последней. И если это так, то я пропущу ее вперед.

Конец третьей книги.