Стальные посевы. Потерянный двор - Мария Гурова

что она его увидела. Пара подошла ровно к порогу Трините. Женщина сняла шляпу, и платок упал на спину, обнажив рыжие волосы. Не такие яркие, какими их помнил Тристан, скорее посветлевшие и приблизившиеся к окружающему цвету поздней осени. Облаченная в плащ и сапоги для путешествий королева Вильгельмина вскинула лицо навстречу ветру, словно наслаждаясь местом, которое раньше так не любила, но куда пришла, наконец, отыскав повод для визита. Она постарела, как и положено, – Вильгельмина постарела так, что ее живое лицо избороздили тонкие складки, особенно вокруг глаз. И ее руки – такие ладони, запястья и пальцы отличают зрелых женщин от девушек.

Но не менее колоритным оказался ее спутник в пальерской форме. Тристан сразу его узнал, пусть, взглянув в его лицо, и не поверил. Оркелуз, хотя и был младше Вильгельмины, выглядел лет на десять старше нее. Полностью седой, с коричневатыми мешками под глазами, он все еще напоминал себя прежнего выдающимся профилем. И все же он держался и шагал крепко, еще и удерживая спутницу. Тристан повис на шторе, вцепился в ткань, чтобы не сорваться к друзьям наружу. Оба путника долго молчали, будто бы решались заговорить с тем, кто их, возможно, не различит. И первой решилась королева.

– Ну, здравствуй! – сквозь улыбку и первую слезу произнесла она. – Не знаю, кто там меня слышит, да и слышит ли вообще… Но я надеюсь, что это мой брат. Или Тристан. Если нет, то передайте им. Я знаю, что они у вас здесь. Я все это знаю.

Оркелуз сжимал ее ладонь грубыми мозолистыми руками. Ренара собиралась с духом.

– Для начала скажу, что все хорошо в Эскалоте. Я правлю им, и многие идеи, близкие моей семье и этому месту, всё еще чтят. И продолжат чтить, обещаю. – Из ее глаз сбежала вторая слезинка и юркнула в ткань платка. – Мне жаль, что раньше не получалось прийти. Я была сдержана обещанием, а после… Столько всего. Сам знаешь, братец-король, как это сложно. – Она шмыгнула носом. – Но я справляюсь. Судя по результатам, весьма неплохо. В историю войду не самой худшей королевой! – Она усмехнулась.

Вильгельмина поведала о том, о чем до того уже говорила Лесли.

– И ты уж прости, но замуж я так и не вышла. Кажется, Гавелы закончатся на мне. – Она всплеснула руками и тут же взглянула на своего спутника. – Я бы подумала еще, но этот упрямец отказался снимать с себя форму и отрекаться… Хотя вот он – весь Орден.

Они смотрели друг на друга, пятидесяти-шестидесятилетние люди, как молодые любовники, которые встретились не раньше трех месяцев назад, очарованные друг другом. Оркелуз продолжил за нее:

– Да. Суд Рогневы предложил пальерам отречение, которое бы скостило лет десять, но как‑то это… Неправильно, что ли. – Он отвернулся навстречу ветру. – Как признаться в том, что все было зря. В общем, мы с Гаро, так получилось, хором вскочили со своим «нет». – Он посмеялся, вспоминая. – Как же мы собой гордились в тот момент, кто бы видел! – А потом смех его оборвался, и следующую фразу Оркелуз сказал серьезно: – В общем, это не особо сейчас важно.

– Важно! – воскликнула Вильгельмина. – Их приговорили к двадцати пяти годам лагерей. Я хочу сказать, это очень важно. Но… – Она посмотрела на носки обуви, а потом снова гордо подняла лицо. – Мне не нужно ничье благословение. Я хочу, чтобы Илия меня понял. Он меня так поучал: «Несчастные короли бесполезны», – ведь так? Какие уже мне дети? Я и так откладывала эту жизнь, которую теперь дождалась. Я… Ну, просто.

Она расплакалась, но так скупо, что смогла тут же вобрать слезы, а упавшие стереть перчаткой. Оркелуз обнял ее, обхватив ладонями голову, чтобы ее нос уткнулся в ворот его кителя.

– Я думаю, твой брат достаточно умен, чтобы понять, – обратился он, глядя Вильгельмине прямо в глаза. – Ренара, ну что такое?..

Он снова притянул ее нос к плечу, в которое она упала, чтобы наплакаться. И когда она успокоилась, то коротко объяснила:

– Просто хочу, чтобы меня хоть кто‑то звал Ренарой.

Оркелуз смешливо, но заботливо подбадривал ее, иронично цокал языком, будто поддразнивая за слезы.

– Да Ренара, Ренара! Успокойся, ты – Ренара, – он укачивал ее, топчась на месте. – Да про двадцать пять лет не стоит убиваться, это они для страху столько вынесли. Так‑то меньше…

– Двадцать один год, Дама убереги, двадцать один! – снова захныкала королева, вцепившись пальцами в его рукав.

– Ну, это уже никуда не годится! – ласково, но журя ее, сказал Оркелуз, а потом закашлялся. – Представь, как ты расстроишь Илию своими рыданиями.

– Я больше не буду.

– Договорились.

Она стихла, лежа щекой у него на погоне. Уверившись, что его Ренара высказала все, что собиралась, Оркелуз попросил:

– Ты не оставишь меня ненадолго?

Она кивнула, будто они условились об этом заранее, и отошла дальше в холмы – туда, где цвел куст ежевики. Оркелуз шагнул ближе.

– Не знаю, слышит ли меня Тристан, но это вообще для него слова, – тихо начал он. – Выбор у меня небогатый, так что передайте сэру Труверу, если что. – Он взглянул вслед Ренаре и потом вернулся к тому, к кому обращался. – Я тут принес кое-чего…

Он достал из ножен меч, и Тристан с первого взгляда узнал его – свое наследство, меч Ламеля!

– Смогли уболтать Радожны. Они в каком‑то смысле ощутили вину, после некоторых событий. Кхм, ладно. В общем, отдали только этот. Лоридаль остался в Хоромах. Рогнева была на последнем издыхании, вот и раздала долги. Но посчитала, что так у радожцев останется залог… Что‑то там решать. – Оркелуз пожал плечами. – Мол, если понадобится будить Илию, то за мечом к ним придут.

Оркелуз с размаху вонзил клинок острием в холм.

– Это Тристана.

Оба рыцаря стояли совсем близко, разделенные мечом и магией фей. Оркелуз выдохнул и решил выговориться – отдать все, что пронес через годы после войны.

– Так странно: ощущать себя последним рыцарем. Тристан был первым рыцарем. А я так ему завидовал в детстве! Так хотел быть первым!.. – Он выдохнул еще раз, и с дыханием вырвался клекот – признак хронического заболевания. – Нас приговорили к двадцати пяти годам лагерей. Сначала шахты, потом торфяники, последние пять лет полегче – швейное производство. – Он усмехнулся уголком губ. – Но кто бы мог подумать, последние десять лет я неплохо себя вел. В итоге меня отпустили спустя двадцать один год всего, – бравадно сообщил Оркелуз, насмехаясь над своей потрепанной судьбою. – А в первое время, конечно, как всегда. Даже вовремя заткнуться не мог. С Гаро было проще,