Аделаида Фортель - Вася-василиск

— А что тут думать? — разогнулась Матвеевна и посмотрела в упор в хитрые председательские глаза. — Совсем ты из ума выжил, вот что я думаю. Кинцев пересмотрелся. Курицы не кошки, на четырех ногах не бегают.

— Бегают, мать, еще как бегают. Тебе ль не знать. Вот возьмем твою курицу многолапую и на расплод запустим. Она нам яиц нанесет, а там, глядишь, два-три месяца, и мы получаем новую, прибыльную породу. И тут ты мне даже не возражай, ничего слушать больше не буду. Конфискую, и дело с концом.

— Это не курица, это петух, — пролепетала Матвеевна последний аргумент. — Он яйца нести не может.

— А ему этого и не надобно. Пойдет в качестве производителя. Ну так чё? Добровольно сдашь, или мне с представителями власти приходить?

— Сволочь ты! Фашист!

— Стало быть, сама не отдашь. Ну, жди гостей, Анна Матвеевна.

— Петр Лексеич, — крикнула Матвеевна, когда председательская кепка мелькнула последний раз в сиреневых гроздях. — А ежели я соглашусь?

— На что? — с притворным удивлением спросил председатель.

— Скульптуру сделать соглашусь.

— Тогда, как я уже говорил, выделим тебе машину и хлопцев в помощь.

— А петуха не отнимешь?

— Да сто лет он мне сдался, мутант твой!

— Не надо мне хлопцев, — вздохнула Матвеевна. — Сама справлюсь.

Она спокойно докопала грядку, вымыла руки и, пройдя на кухню, вытащила из ящика стола самый острый нож.

Глава 5,

в которой Анна Матвеевна пытается отделаться малой кровью

Анна Матвеевна не была слишком набожной. Да и долгие годы жизни в качестве деревенской ведьмы отучили ее относить к людям по-доброму. Но все же к убийству, а морозить живого человека в каменную статую это, как ни крути, именно оно, Анна Матвеевна готова не была. Камнем из-за забора запустить — это пожалуйста, а убивать… Убивать — увольте. Она прошла в спальню, отогнула простыню и, аккуратно цепляя ниточку за ниточкой, вскрыла обивку матраса. Хочет кровопийца-председатель статую, будет ему статуя. Чай, не дороже гробовых обойдется.

Долгие годы финансовых потрясений и государственных неурядиц приучили русского человека копить деньги, несмотря на то, что порой эта овчинка оказывается много дороже собственной выделки. С накоплениями вечно что-то происходит: то инфляция нолики сожрет, то сами деньги меняют внешний вид и ценность, то банк со всеми вкладами лопается, обнуляя счета. Но русский человек упрям: погрустит, посетует и снова копит. С учетом приобретенного опыта. Вместо сберегательных банков используются банки стеклянные из-под домашних солений, акциям и облигациям предпочитаются матрасы и старые валенки, рублям — доллары, долларам — евро, потому что ничто и никто не может остановить русского человека, если где-то там, за горизонтом календарных рамок его ожидает беспросветность черного дня. Пожалуй, в этом неумолимом и бесконечном процессе потерь и новых начинаний в полной мере проявляется великий народный оптимизм. Как бы серьезно не лихорадило страну, отложенные на черный день деньги редко покидают свои матрасы и валенки. «Это еще что! — говорит русский человек, затягивая потуже пояс. — То ли еще будет!» И кидает в банку очередную копеечку.

Анна Матвеевна тоже копила. Сперва отщипывала кусочки от колхозной зарплаты, потом выкраивала крошки из пенсии и зашивала в матрас. В компанию к маминому обручальному кольцу и дедовым военными часам. К слову, спать на часах было до смерти неудобно. Как только Анна Матвеевна не запихивала их в вату, они с коварством подводной лодки всплывали наверх и впивались в спину колесиком для заводки механизма. Последнее время с финансами стало совсем туго, и матрас распарывался только для того, чтобы перезакопать непотопляемые часы поглубже. Оказалось, что и на этот раз они почти достигли своей цели, до поверхности им оставалось полсантиметра ваты, не больше. Матвеевна покрутила колесико, поднесла к уху — тикают, живучий механизм, ничего не скажешь — рассеянно положила в карман и достала из матраса перетянутую аптечной резинкой денежную пачку. И хотя сумма была ей известна так же хорошо, как собственная фамилия, Анна Матвеевна все же пересчитала купюры, прослюнявливая палец и проговаривая каждое число — денежки счет любят. Тысяча четыреста пятьдесят. Сколько она не докладывала? Два года или поболе? Удивительный, все-таки, фокус: не докладывала, не вынимала, сумма та же, а денег все равно меньше. Померла бы пару лет назад, хватило бы и на гроб с крестом, и на поминки с отпеванием. А что сейчас эти полторы тысячи? Пшик один. А впрочем, похороны все одно отменяются, придется еще пожить. Матвеевна расстегнула верхние пуговки на платье и затолкала деньги в лифчик — подальше положишь, поближе возьмешь.

Погост располагался далеко, за Верхнее Кривино километров пять вдоль реки. С попутками не повезло — проезжающие мимо машины или не останавливались, или шли в другую сторону, так что все расстояние Матвеевне пришлось протюпать на своих двоих. Добралась в сумерках, когда в окне сторожки уже теплился свет. Конечно, разумнее было бы идти завтра с утра, но Матвеевна свой характер знала — не дал бы он ей ни сна, ни покоя до самого рассвета. Уж лучше переложить беспокойство в ноги и, шагая по дороге, растрясти помаленьку, как сено с худой телеги. Скрипнула кладбищенская калитка, захрупал под ногами гравий. Хорошо тут. Спокойно и тихо. Деревья листвой шелестят, птички тренькают, река течет. И ничего не меняется. Как были кресты да деревья, так и теперь стоят. Только дверь у сторожки новая, синей краской крашенная, а сбоку вообще невидаль — электрический звонок. Матвеевна поглядела на пузатую кнопку, подумала маленько — кто ж в таком месте в звонки звонит? — и постучала по старинке: кулаком и посильнее.

— Фадеич, открой, коль не спишь. Дело у меня к тебе есть.

Но вместо Фадеича открыл незнакомый парень.

— Тебе чего, мать?

— Мне бы Гаврилу Фадеича повидать. По делу я.

— Ну, коль повидать, то тебе вот по этой тропке до конца, а у старого тополя налево, там он.

— Работает что ль?

— Отработался твой Гаврила Фадеич. Полгода как под тополем отдыхает. Если у тебя, мать, к Фадеичу ничего личного, если ты и правда по делу, то ко мне обращайся. Я теперь тут главный.

Анна Матвеевна вздохнула, не все неизменно на старом кладбище.

— Мне бы памятник заказать. Каменный. Большой.

— Себе? — деловито спросил парень.

— Сто лет он мне сдался! — Она задумалась, как бы поточнее определить. В памяти всплыло затертое до дыр словосочетание, его и выложила. — Родному колхозу.

— Ишь ты!.. — крякнул новый главный. — Колхоз хороните что ли?