Ника Созонова - Два голоса

Было уже около двух ночи, а ты торчала у входа в свой дом. Нос был замерзшим и красным, а глаза вспухшими. Ты ведь плакала, да? А при виде меня засветилась. Словно я явился к тебе с букетом роз и изумрудным колечком, а не с разбитой рожей, грязный и невменяемый.

— Ты в порядке? — спросила ты с такой счастливой улыбкой, что мне стало смешно.

Чисто женский вопрос. Интересно, если бы я приполз к тебе, волоча за собой вывалившиеся кишки, ты спросила бы так же?

— Да. Теперь уже да…

И я практически рухнул — как ты любишь говорить, "романтично" — у твоих ступней.

*** — Теперь я буду вспоминать. Можно?

— Конечно, родная. Как скажешь. ***

Ты спал, потом злился, потом изучал меня по моим вещам в квартире, а я в это время… летала. Случилось самое невообразимое и в то же время самое простое. Самое главное. Я тебя отыскала, и что из того, что сейчас не вижу? Ты есть, ты дышишь, ты меня ждешь. Придет вечер — и ты будешь рядом, а пока можно вспоминать, перебирая каждую деталь: форму упрямого носа, родинку на ключице, рисунок бровей — очень четкий и решительный, чудесные глаза — темно-карие, как лесное торфяное озеро…

Я обитала сразу в двух измерениях: в недавнем прошлом, где твоя ладонь грела щеку, а дыхание щекотало ухо, и в скором будущем, где будет то же. Только не в пустом и назойливом настоящем. Я рвалась домой, я намылилась сбежать уже после обеденного перерыва, но как назло устраивался корпоратив — день рождения шефа, и мое бегство никто бы не понял. С трудом высидела час, выслушивая дежурные речи и выдавливая дежурные улыбки, а потом умчалась, соврав, что нужно навестить внезапно заболевшую маму. (Бедная мама, простит ли она меня когда-нибудь, если узнает?..)

Когда я оттуда вырвалась, было почти девять. В метро поймала себя на мысли, что вспоминаю твое тело. Хотя притягивало меня вовсе не оно, нет. Сейчас я думаю, что, наверно, могла бы в тебя влюбиться: ты был обаятельным, иронично-печальным, худым и крайне несчастным — убийственное сочетание для женщин с нереализованным материнским инстинктом. (Спасти, обогреть, исцелить — природный порыв.) Но это было бы совсем не так, я уверена: болезненно и недолго. Остался бы шрамик на душе и не слишком веселые воспоминания на последующие пару лет. Если б у тебя была другая душа — с тем же характером и лицом — возможно, так бы и произошло. Впрочем, не знаю. Не в моих правилах заводить отношения с теми, кто меня грабит.

*** — Точно нет! Я бы тебя и близко не подпустил — отшил кратко и грубо. Меньше всего в этой жизни мне были нужны чьи-то влюбленности и, тем более, порывы исцелять и спасать. Даже в ранней юности не был склонен к романтике и "пыланию сердец". Надеюсь, не обиделась?

— Нисколько. Знаю: лед, а не огонь.

— Лед, огонь — ты всегда была склонна к моей поэтизации. "Чудесные глаза" и все такое. Так — прохладная мутная водица.

— Никакой поэтизации, что ты. Я всегда видела тебя таким, каков ты есть. Иначе и быть не могло. ***

И вот я вернулась, а тебя нет. И ключи на столе (так резануло — словно ты швырнул мне их в лицо). За что? Но ужас был сильнее обиды. Найти — чтобы тут же потерять. Так не честно! Ты — моё, мой. Часть моя, половинка, сердцевинка — значит, должен чувствовать так же. Но почему ты тогда ушел?..

Я бы не сомневалась, что ты вот-вот вернешься — а ключи просто забыл — если б не вчерашняя выходка под названием: "Не хочу ломать твою жизнь, потому разворачиваюсь к тебе спиной и иду, куда несут ноги". Если ты мог поступить так вчера, то кто знает, какие еще безумные идеи могли посетить твой горячечный мозг в мое отсутствие?

Я не могла усидеть на месте. Принималась что-то делать и тут же замирала, услышав шаги на лестнице. Ближе к ночи решила выйти на улицу: ключей нет, а номер квартиры ты вряд ли запомнил. Докричаться же со двора на мой одиннадцатый этаж затруднительно.

Я ругала себя последними словами, что не забила на работу. Кляла свою проклятую дисциплинированность и законопослушность. Да, шеф взъярился бы из-за несделанного буклета еще больше, да, меня могли даже выгнать пинком под зад — и что с того? Будь я дома, сумела бы уговорить, удержать. Или пошла бы с тобой вместе.

Часа три шаталась вокруг парадной. Сидела на скамеечке, плакала, приседала и подпрыгивала, чтобы разогнать замерзшую кровь. Говорила себе: ну сейчас, ну еще чуть-чуть, пять минуточек — и я вернусь к себе, налью горячего чая, наглотаюсь снотворного и постараюсь заснуть. Ну, приходи же — у тебе последний шанс! Сотый последний шанс, сто первый, сто второй… Думаю, я простояла бы так до утра. Или превратилась в соляной столб, чтобы ждать тебя вечно. А тебя еще удивила улыбка на моем лице, когда ты наконец явился! И неправда, что я не заметила, как ты избит. Просто это казалось настолько менее важным… И не потому, что я бесчувственна и жестокосердна. Просто…

*** — Просто любые ссадины и царапины можно замазать?

— Да, вылечить — и они со временем перестанут болеть.

— Не скажи: отбитые почки, к примеру, могут всю жизнь испортить.

— Не язви. Я знаю, ты вспоминал сейчас вместе со мной, как я была рада в ту минуту. В жизни не испытывала большего счастья. А почки у тебя и так были неважные, как и печень, сердце и прочие внутренности. ***

Я так старательно промывала твои раны водой и перекисью, мазала зеленкой. Это было наслаждением, хотя никогда прежде не замечала в себе наклонностей к медицине. Мне даже нравилось, что ты изранен — ведь благодаря этому ты остро нуждался во мне.

Ты шипел и ругался, отходя от своего "наркоза". Чтобы как-то отвлечь и развлечь, я принялась рассказывать сегодняшний сон. Но стоило произнести пару фраз, как ты продолжил за меня, и закончили мы вместе почти слово в слово. Сон был один на двоих. Мы ошеломленно молчали по этому поводу. Пауза была чуть-чуть неловкой, единственная неловкая пауза между нами.

Потом тебя стало колотить и меня тоже, поскольку я физически чувствовала, как тебе больно и плохо. Никогда и ни с кем прежде такого не было. Даже когда сломала ногу любимая сестра Лизка, я очень ей сочувствовала и сопереживала, но боли — той боли, от которой стонала и всхлипывала она, все-таки не испытывала.

Я могла с точностью назвать каждую часть тела, что у тебя страдала: ныли три ребра слева и два справа, щипало бровь и распухшие губы, постреливало в спине.

Я уговорила тебе проглотить крепкое снотворное и уснуть — поскольку болеть будет все сильнее. Уложив, хотела отойти, чтобы поработать над злосчастным буклетом, но ты схватил меня за руку и не отпускал, словно капризный мальчик маму или старшую сестру.