Павел Марушкин - Земля негодяев

В вагоне Ефим вырубился напрочь: тепло и духота плацкарты подействовали не хуже наркоза. Проснулся он к вечеру. За окном мелькали родные просторы — вполне себе однообразные. Рядом с Фимой думал тяжелую думу коренастый усатый человек с жестоким лицом, в странной полувоенной форме. Напротив сидела молодая мама с ребенком. Дите, склонив голову набок, разглядывало попутчиков.

— Тякой дядя гутиний!

— Ну почему грустный, дядя устал просто… — дипломатично отвечала мамаша.

— И етот дядя гутиний! — удивлялся ребенок.

Мужчина с жестоким лицом тяжко вздохнул.

— Поживи с наше, пацан, — тоже веселья-то поубавится… — посулил он и поднял свинцовый взгляд на Ефима. — Ну что, сосед, продрал ясны очи-то? Будем знакомиться…

«Гутиний», по выражению ребятенка, гражданин представился как атаман Семен Гутенной — чистая детская душа почти угадала.

— Из пырявинских казаков мы! — гордо добавил попутчик.

В его устах «пырявинские казаки» звучали как-то особенно задиристо, этакими любителями пырять кого ни попадя блестящими острыми шашками.

— Ефим Альшиц…

Атаман скривил губы.

— А, ты из этих… По шнобельку и не скажешь… Не люблю я вашу национальность, вот что! Неправильная она, — в подтверждение этих слов жилистый кулак Гутенного брязнул о столик.

Ефим ощутил некоторую обиду.

— Это почему же неправильная?

— Да уж потому… Христа нашего распяли, пить не умеете…

— Как это не умеем! Кто, я? Очень даже… — рассеянно отозвался Фима, решив не поднимать скользкий вопрос Иисусовой национальности; он нутром чувствовал, что здесь может случиться скандал.

Атаман расценил слова Фимы как вызов; из-за пазухи его, словно по волшебству, возник поблескивающий «мерзавчик».

— А это мы сейчас проверим… — исподлобья глядя на Фиму, процедил Гутенной.

— Легко!

— Ах, легко? Ну давай!

— Ну смотри!

— Силен! — с некоторым удивлением проворчал Гутенной. — А ну-кась, теперь я…

Дальнейшее Ефим помнил довольно смутно: в краткий момент прояснения он обнаружил себя подпевающим атаману необыкновенно красивым и чистым голосом. Тянули «Любо, братцы, любо» — очень задушевно; на глаза молодому специалисту наворачивалась слеза. «А может, я тоже из этих, из казаков пырявинских… Не по отцу, так по матери или, там, по деду с бабкой… Кто его знает?»

Институтская пьянка перетекла в дорожную плавно и естественно. Когда веселишься, время летит стрелой. Может показаться невероятным, но Фима пару дней вообще не задавался вопросом — куда он, собственно, едет и почему.

На прощание Гутенной обнял Ефима, дохнул в лицо махорочно-алкогольным букетом.

— Ну дай слово, что окрестишься!

— Да будет, будет тебе, Сема! — проникновенно отвечал Альшиц.

— Хороший ты парень, вот что я скажу, хоть и неправильной национальности…

В очередной раз проспавшись, Ефим смог наконец перевести дух и разобраться, куда его, собственно, занесло. Разговоры попутчиков встревожили Ефима, а указанный в билете пункт назначения привел его в полное недоумение. Последующая ревизия собственного положения и состояния финансов поначалу ввергла человека неправильной национальности в ужас. Однако спустя пару часов беспросветного отчаяния он начал смутно различать светлые стороны такого поворота событий. Денег на возвращение ему в любом случае не хватало, но и голодная смерть в перспективе тоже не маячила — по крайней мере, ближайшие несколько дней. Было и кое-что еще: почти незаметное, исподволь набирающее силу чувство; веселые колючие пузырьки невидимого шампанского, от которых кругом идет голова… Свобода.

Здесь не было заботливого семейства, сонма близких и дальних родственников; не было друзей и знакомых — преуспевающих либо собирающихся преуспеть в самое ближайшее время. Только жесткая полка, перестук колес, тайга за окном и восхитительная неизвестность впереди.

Какая-то цель Ефиму все же требовалась; и целью этой стала невесть как осевшая в памяти Мгла. Он добрался туда ранним утром, вдохнул полной грудью воздух, насыщенный железнодорожными запахами пополам с ароматом хвои, — и улыбнулся. От всегдашнего раздолбайства вдруг не осталось и следа: к вечеру у Ефима была комната в общежитии и работа. И то и другое предоставил директор лесопилки: столичный шарм и деловитые манеры приезжего произвели на него самое выгодное впечатление.

— Как молодого специалиста мы вас оформить не можем, сами понимаете — вот если бы вы попали к нам по распределению, тогда, конечно, совсем другое дело…

Ефим твердо заверил, что никаких поблажек не ждет, чем еще больше расположил к себе начальство. Разумеется, будучи человеком неправильной национальности, Фима не мог не известить родню о своем местонахождении. Он вкратце обрисовал нынешнее свое положение (благоразумно опустив причины, к нему приведшие), заверил всех в полной своей удовлетворенности и мягко намекнул, что все попытки повлиять на него обречены на провал. Родня, к счастью, поняла правильно и не стала портить Фиме кровь.

— Чезаре Альшиц! Сибирский Цезарь! — то ли укоризненно, то ли уважительно пророкотал в телефонную трубку Аркадий Яковлевич, дядя Аркаша — да-да, тот самый начальственный дядя из Мги. — Лучше, значит, первым в деревне, чем вторым в Риме… А что, пожалуй, ты и прав! Возмужал, заматерел — я уж по голосу слышу… Ну, ты давай там, не подкачай! А надумаешь вернуться, местечко для тебя завсегда будет.

И Фима не подкачал; а спустя месяц, когда запутанная и хромающая на обе ноги лесопильная бухгалтерия была приведена в надлежащий вид, он и вовсе стал правой рукой своего работодателя. По ходу дела в умной Фиминой голове родилась парочка не очень-то и сложных, но оригинальных финансовых схем. Будучи опробованы, они принесли его патрону неплохую прибыль — а поскольку тот был мужиком неглупым, благодарность не заставила себя долго ждать. Через полтора года человек неправильной национальности покинул общежитие, въехав в собственный, только что купленный домик на окраине — требующий, конечно, серьезного ремонта и дальнейших капиталовложений, но ведь свой же! Дом вскоре избавился от прогнивших и зараженных грибком досок; в один прекрасный день старая краска шелухой облетела наземь, словно отслужившая свое змеиная шкура. Белила и сурик, вечные спутники малоэтажного строительства, довершили преображение — и Ефимово жилище, некогда одно из самых запущенных, стало выгодно отличаться от большинства соседских построек. Обстановка также потихоньку менялась — жилье обретало уют. За несколько лет автономного существования Фима с удивлением обнаружил, без скольких вещей он может, оказывается, обойтись в этой жизни. Тем приятнее было обретать их, понемногу разбавляя комфортом спартанскую простоту. Взять хотя бы электрический звонок, издающий мелодичное «динн-донн!» — точно как в родительском доме (тут Фима проявил некоторую сентиментальность). Усовершенствование было небольшим, но тешило скромное Фимино самолюбие: на всей улице звонок был, наверное, у него одного. Соседи не заморачивались подобными изысками, предпочитая стучать в дверь или в окошко.