Михаил Тырин - Кратчайший путь

Дальнейшее представлялось просто кошмаром. Сначала меня сотряс удар — не физический, а какой-то всеобъемлющий, со всех сторон, даже изнутри. Больно было всему — глазам, ушам, мозгу, всем нервным переплетениям, каждой клетке. Больно — не то слово. Это походило на столкновение со смертью, я словно оказался в эпицентре крушения Вселенной. Меня рвало на клочки, на клетки, на атомы. Но при этом я что-то видел. И все, что я видел, приводило в первобытный ужас, я уже сам хотел поскорее умереть.

Отовсюду бил ослепительный свет. Я осознавал, что вокруг меня огромный, чудовищно огромный мир, где с адским грохотом сталкиваются гигантские глыбы, ревет испепеляющая плазма, в одно мгновение из точки появляются целые вселенные, чтобы так же быстро скорчиться, сжаться и вновь превратиться в точки, еще меньшие, чем я сам.

Потом мои внутренние глаза привыкли к испепеляющему свету вечного апокалипсиса. Я осознал себя как физический объект. И даже как-то смог разглядеть свою кухню. Все было странное, зыбкое, сквозь стены просвечивали миллиарды звезд, а привычные предметы — ложки, чашки, тарелки — плавали и кувыркались вокруг. И я вдруг понял, что хлебная корка, проплывающая мимо лица — огромная, в тысячи раз больше меня. Потом меня повлекло к ней, и я оказался внутри. И здесь все кипело и грохотало. Я понял, что падаю на атомное ядро, которое не имело ни формы, ни цвета.

Я продолжал куда-то проваливаться, и все это время вокруг меня не стихала буря и мир менялся каждую секунду.

И вдруг все успокоилось.

Я был бестелесным духом. Я плыл над бесконечным темным городом. И я видел нечто завораживающее — из сумеречных кварталов поднимались светящиеся пятна, медленно плыли ввысь и там замирали, словно прилипая к небосводу. Небосвод был желтым и слегка светился. Что-то это напоминало, вот только я не мог понять, что…

Вспомнил! Это была пещера, стены которой покрывали Пенки. И еще я подумал, что светящиеся пятна — это люди. Вернее, то, что от них остается — мысли, воспоминания, эмоции…

«Вот и ответ, — подумал я с каким-то странным злорадством. — Вот и истина, к которой меня не хотели подпускать. Да уж, роковой секрет! Чего ж хорошего, если кто попало будет знать, что после смерти он станет не кроткой крылатой тушкой, а чуть ли не богом. И сам будет творить миры, и делать с ними, что вздумается. Сколько гадости накопится в каждом человеке, если он узнает, что смерть даст ему такой шанс поквитаться с миром? Да каждый второй будет ждать смерти с нетерпением!»

Открытие меня не удовлетворило. Меня тянуло дальше, к новым открытиям. «Что ж, теперь попробуем подсмотреть, что было раньше — курица или яйцо. Кто придумал первого человека? Или, может быть, кто стал первой Пенкой? Или еще круче — кто придумал Пенок!»

И в ту же минуту меня, словно в наказание за богохульные мыслишки, опять рвануло во все стороны. Испепеляющая вспышка перед глазами еще не успела рассеяться, как я услышал из пустоты голос Замарашки.

— Бедненький… Он все испортил. Он чуть не умер. Что с ним теперь будет?

— Он не умрет, — ответил голос тети Розы. — Но мы больше не позволим ему быть с нами. Он нарушил правила, он слишком торопился.

— Тетя Роза… — жалобно проговорила девочка.

— Нет-нет, и речи быть не может. Мне придется лишить его зрения. Полностью. Иначе он натворит дел…

— Жалко… — горестно вздохнула Замарашка, и больше я ничего не услышал.

Много позже я узнал, что меня нашли в какой-то подворотне, за мусорными баками. Я лежал, съежившись в комок, что-то беспрерывно говорил, кричал, плакал. Меня трясло, бросало то в жар, то в холод.

Я пришел в себя в больнице, куда меня поместили для обследования. Первое время очень болели глаза. Ко мне заходили врачи, но я видел не людей, а какие-то серые шевелящиеся пятна. При этом стены палаты казались мне прозрачными, я мог долго разглядывать, что творится на улице. Там шел снег, все остальное было неподвижно — дерево и часть облупленного забора.

Забор тоже просвечивался насквозь, но у меня начинала болеть голова, когда я пытался всматриваться.

Иногда на меня накатывала истерика, и я бился о дверь, кричал врачам, что они не настоящие, что я их придумал и нарисовал, вылепил из хлеба, вырезал из бумаги…

Меня успокаивали транквилизаторами. Я «уплывал» и начинал придумывать маленькую сказочную страну. Я был сеятелем, который щедро разбрасывал по своему наделу живых людей. Они росли, обретали душу, мудрость, характер. Я снимал эти плоды и питался ими. Множились мои темные крапинки.

Необязательно быть Пенкой-сеятелем, чтобы впитывать живые соки человеческих чувств. Замарашка и ее компания делали это напрямую, хотя сами были едва проросшими зернами. Забавно, когда одна картофелина поедает другую.

Врачи не нашли у меня глубоких нервных расстройств. Не обнаружили и следов наркотиков, о чем в первую очередь подумали. Говорили про переутомление. Лишь когда меня выписывали из больницы, я понял, что она — психиатрическая.

Я старался не копаться в памяти, не думать и не гадать. Единственное, о чем я должен теперь думать — как жить дальше.

Стояла уже середина лета. Я чувствовал себя нормально, почти бодро. Правда, работу пришлось сменить, слухи о моем нервном срыве разошлись быстро.

Но я был уже в полном порядке. Иногда казалось, что мне чего-то мучительно не хватает, но я сердито гнал эти мысли прочь. Я собирался жить дальше, просто жить. Как все.

И все-таки однажды не выдержал. Я пришел на эту улицу и нашел дом. Я застал зияющие пустотой окна и груды мусора. Одноэтажная улочка сносилась под крупное строительство.

Неподалеку ковырялись разморенные жарой рабочие, я подошел и спросил, куда делись люди.

— А я знаю? — развел руками загорелый парень с золотыми зубами. — Уже задолбали спрашивать…

Я собрался уходить, когда к дому подъехала длинная черная иномарка, отмытая до стерильности.

Опустилось тонированное стекло, на свет выглянул седовласый породистый мужчина средних лет. Некоторое время он бессмысленно смотрел на осиротевший дом. А я стоял и смотрел на него.

— Простите, — обратился он ко мне, — вы случайно не знаете, тут в подвале одна бабушка жила…

— Жила, — кивнул я.

— А где ее можно найти?

Я красноречиво поднял глаза к небу.

— Если очень надо, она сама вас найдет.

Он проворчал что-то, затем я услышал, как машина отъезжает.

Я кисло усмехнулся, продолжая смотреть в небо. Там клубился желтый туман. Там горели миллионы любопытных глаз. Может, кто-то оттуда уже смотрит на меня. Интересно, кто из них меня придумал? Может тот, кто когда-то был Гомером, или Аристотелем, или Микеланджело. Уж на них-то должно быть немало темных крапинок.