Терри Пратчетт - Море и рыбки

Над изгородью торчала остроконечная черная шляпа. Вильям вздрогнул, да так, что надоил молока себе в левый башмак.

— И много корова дает молока?

— Не выдоишь… Гм, о, да, матушка Ветровоск, достаточно! — заикаясь, ответил Вильям.

— Хорошо, это хорошо… Да будет так до скончания дней ее, вот что я скажу. Доброго тебе дня.

И остроконечная шляпа поплыла дальше.

Беднокур ошеломленно уставился ей вслед. Потом он схватил ведро и, поскальзываясь на каждом шагу, бегом кинулся в хлев.

— Хлам! — заорал он. — Спускайся сюда сию же минуту!

На краю сеновала показался его сын с вилами в руке.

— Чего, бать?

— Немедленно сведи Дафну на рынок, слышишь?

— Чего-о? Она ж лучше всех доится, батя!

— Доилась, сын, доилась! Матушка Ветровоск ее только что прокляла! Продай Дафну сейчас, покуда у ней рога не отвалились!

— А че она сказала-то?

— Коровы не умеют говорить, придурок!

— Да не корова, матушка.

— Она сказала… она сказала… — волнуясь, начал пересказывать Беднокур. — Ну, она спросила, много ли молока дает наша Дафна, я говорю, вполне, вполне, а она: «Да будет так до скончания дней ее».

— Не шибко похоже на проклятие, батя, — заметил Хлам. — Я че хочу сказать… ты-то клянешь совсем по-другому. По-моему, дак даже и неплохо звучит, — решил сын.

— Ну… она это так сказала… и потом, скончание дней…

— Как — так, бать?

— Ну… словно радовалась чему.

— Батя, ты в порядке?

— Штука в том… как… — Беднокур умолк. — В общем, неправильно это, — обозлился он. — Не-пра-виль-но! Да как она смеет! Сколько ее помню, матушка была всегда и всем недовольна! И башмак у меня полон молока!

В этот день нянюшка Ягг выкроила минутку, чтобы проведать укрытый в лесу самогонный аппарат. Аппарат этот был ее маленькой тайной — впрочем, не только ее и не совсем маленькой, ибо в королевстве Ланкр всем и каждому было ведомо, откуда нянюшка берет свой знаменитый бренди, а тайна, которую хранит сразу столько народу — это ну очень большая тайна. Даже король был в курсе, однако притворялся, будто ему невдомек. Это позволяло ему не требовать с нянюшки налогов, а ей — увиливать от таковых. Зато каждый год на Страшдество его величество получал бочонок того, во что превращался бы мед, не будь пчелы такими убежденными трезвенницами. В общем, все проявляли понимание и чуткость, никому не нужно было платить ни гроша, мир становился чуточку счастливее, и никого не поносили последними словами.

Нянюшка дремала. Долгая дорога, снятие пробы — все это очень утомительно, вот она и прилегла. Но в конце концов до нее все же докричались.

Само собой, сунуться на поляну никто так и не посмел. Это означало бы признать, что тайна аппарата — и не тайна вовсе. Нет, все упорно лазили по окрестным кустам, пока нянюшка сама не показалась. Причем встретили ее столь изумленными ахами-охами, что это небольшое представление сделало бы честь всякому любительскому театру.

— Ну, чего вам надо-то? — вопросила она.

— Ой, госпожа Ягг! А мы как раз гадали, уж не тут ли ты… гуляешь, — всплеснул руками Беднокур. Прохладный ветерок разносил по лесу крепкие ароматы. — На тебя вся надежа! Это госпожа Ветровоск!

— Что она натворила?

— Расскажи-ка, Гамбукер!

Мужчина рядом с Беднокуром живо снял шляпу и почтительно прижал ее к груди на манер «ай-сеньор-на-нашу-деревню-напали-злые-бандитос».

— Ну вот, госпожа, было-то все как… Копаем мы с моим парнишкой колодезь, а тут она мимо идет…

— Она — это матушка Ветровоск?

— Да, госпожа, и говорит… — Гамбукер сглотнул. — Вы, говорит, не найдете здесь воды, добрый человек. Поищите лучше, говорит, в лощине возле старого ореха! А мы знай копаем. Дак ведь воды-то и впрямь ни капли не нашли!

Нянюшка раскурила трубку. Рядом с самогонным аппаратом она не курила — однажды на бочонок, что заменял ей сиденье, упала искорка, и нянюшка испытала незабываемое чувство свободного полета. Повезло, что рядом стояла раскидистая пихта.

— Ага… и тогда вы пошли копать в лощине у орешника? — ласково уточнила она.

Гамбукер оторопел.

— Да ты что, госпожа! Мы же такое могли там найти! Мало ли что она туда запрятала!

— А еще она прокляла мою корову! — встрял в разговор Беднокур.

— Правда? Что же она сказала?

— Она спросила, много ли молока дает наша Дафна, а когда я ответил, что достаточно, матушка и говорит: «Да будет так до скончания дней ее»… — Беднокур запнулся. Вообще-то проклятья звучат иначе, но… — И голос у нее был такой… — переминаясь с ноги на ногу, пробормотал он.

— Какой же?

— Приятный!

— Приятный?

— Ну, она улыбалась и всякое такое! Да я теперь этого молока в рот не возьму! Мне жить еще не надоело!

Нянюшка нахмурилась.

— Что-то я не пойму…

— Тогда посмотри на собаку Гопкрафта! — воскликнул Беднокур. — С ней она такое сотворила! Все семейство с ног сбилось! Зверюга вся волосьями поросла! Он стрижет, жена вострит ножницы, а оба ребятенка круглый день копают ямы, чтоб было куда шерсть сваливать!

Терпеливые расспросы нянюшки помогли пролить свет на ту роль, которую сыграл во всем этом «Атращиватель Валос».

— И он дал собаке…

— Полбутылки, госпожа Ягг.

— Хоть Эсме собственной рукой написала на ярлычке «Па ма-а-алинькой ложичке рас в ниделю». Неудивительно, что собаку так расперло…

— Гопкрафт вусмерть перепужался. Но, госпожа Ягг, что ж она такое творит-то! Бабы детишек на улицу не выпускают. Потому — а ну как она им улыбнется?

— Ну улыбнется, и что?

— Она ж ведьма!

— И я тоже. И я им улыбаюсь, — напомнила нянюшка Ягг. — А они за мной хвостом таскаются, дай да дай конфетку!

— Да, но… ты… то есть… она… то есть… ты не… то есть, того…

— Эсме — хорошая, добрая женщина, — объявила нянюшка. Но природная честность заставила ее добавить: — По-своему. В лощине наверняка есть вода, и корова Беднокура будет отлично доиться. Гопкрафт сам виноват, внимательнее надо читать, что на пузырьках пишут, но для дурака-то закон не писан. А чтобы говорить, будто Эсме Ветровоск способна проклясть ребятенка — тут совсем с ума спрыгнуть надо. Изругать на все корки — это да, она их с утра до ночи костерит. Но чтобы порчу навести…

— Да, да, мы с тобой согласны, — почти простонал Беднокур, — но это ж неправильно, вот что. Ее, вишь ты, любезность одолела, а ты не знаешь потом, сможешь ли ты ходить, или будешь прыгать, как лягушка!

— И далеко ли упрыгнешь, — мрачно добавил Гамбукер.