Антон Фарб - День Святого Никогда

Патрик помолчал, выдерживая паузу, а потом спросил с видом игрока, метнувшего на стол козырный туз:

— А знаете, кто у них всем заправляет? В этом дурацком Храме Дракона?

— Ну и кто? — терпеливо спросил Феликс.

— Нестор! Все тот же разлюбезный господин Нестор! Я от паломников этих чешуйчатых узнал: главный священник столичного Храма и бывший канцлер магистрата — одно лицо! Забавное совпадение, верно? Хорошо он устроился!

— Вздор все это, — сказал Феликс (без особой, впрочем, уверенности в своих словах). — Не он — другой. Не другой — третий. Слишком уж выгодное местечко…

— А если не вздор?

Феликс вдруг рассмеялся.

— Все-таки заразил меня, параноик чертов! Так и быть, порасспрашиваю о Несторе… — Он составил тарелки одна в другую и отнес их в мойку. — Знаешь, Патрик, — сказал он с усмешкой, — ты, наверное, единственный охранник, который у походного костра читает книги и размышляет о конце света!

— Это да, — ухмыльнулся Патрик, помогая убраться со стола. — Что есть — то есть. Это у нас с Себастьяном с детства. Книжные дети, так нас отец называл… Мы к десяти годам уже все «Анналы» назубок знали! — сказал он мечтательно, застыв с ведром в руке. — Читали, можно сказать, запоем… Только цели у нас были разные. Себастьян искал в книгах природу Зла, а я предпочитал батальные сцены. Мне даже казалось, что сами страницы пахнут борьбой, и этот запах… он как будто пьянил меня. От него кружилась голова… Я всегда видел себя героем, — сказал он, направляясь с ведром в руках к лестнице. — Я всегда мечтал о борьбе…

Наполнив ведро в туалете этажом ниже, он вернулся, перелил воду в умывальник и сказал тоскливо:

— Нечестно получилось.

— Что — нечестно?

— Да так… Мне — все, Себастьяну — ничего. Я получил свою борьбу, и заодно познал природу Зла, а его… А его убили.

— Познал природу Зла?

— Да, — мрачно кивнул Патрик. — Тогда, на рыночной площади, когда они стали стрелять в Себастьяна. С меня будто содрали кожу. Я тогда понял… нет, почувствовал: Зло — вот оно. Передо мной. Там, в небесах, обычный звероящер. А здесь, внизу… Вы со мной не согласитесь, Феликс, но для меня Зло — это озверевшее быдло, а вовсе не чудовища. Когда же быдло начинает боготворить чудовищ…

— Ты прав, — сухо сказал Феликс. — Я с тобой не соглашусь. Поэтому, — добавил он с напускной строгостью, — посуду будешь мыть сам! А я пошел, мне домой пора…

— Конечно, — сказал Патрик. — До свидания. И спасибо.

А когда Феликс уже ступил на скрипучую лесенку, повторил:

— Спасибо вам. За все.

2

День обещал быть солнечным и ярким. Солнце, разметав последние ошметки облаков и раскалившись до положенной белизны, деловито начало взбираться к зениту, отогревая продрогшую за ночь Столицу лучами нежного, ласкового пока тепла. Это к полудню станет припекать так, что запросто можно будет схлопотать солнечный удар; пока же — а было, как прикинул Феликс, что-то около девяти — погода стояла во всех отношениях замечательная.

Вот только насладиться ею в полной мере тут было трудно: узкие, стиснутые с двух сторон когда-то белыми, а теперь пятнистыми от копоти стенами фахверковых домов, улицы Нижнего Города напоминали собой каньоны горных речек. Сами стены, расчерченные жирными полосами наружных каркасов и покрытые бурыми разводами на отсыревшей штукатурке, вполне могли сойти за срезы геологических пород, по которым можно было узнать историю каждого отдельно взятого дома, включая кривую роста благосостояния его хозяев; над головой горными утесами выпирали из стен эркеры и балконы вторых этажей, бросая на улицу обширные тени и открывая взору пешехода лишь узкую полоску выцветшего неба; а на булыжных мостовых уже вовсю бурлили, кипели и пенились мутные потоки людей.

Кого здесь только не было! Бойкие и голосистые уличные торговки наперебой расхваливали свой товар; миловидные служанки, помахивая корзинками на сгибе локтя и озорно постреливая глазками, останавливались у лотков и принимались весело, а порой и визгливо торговаться; неповоротливые возы, груженые разнообразным товаром, спешили доставить оный товар из цеховых мастерских в лавки — один такой воз ухитрился развернуться поперек дороги, чем на добрых четверть часа прекратил всякое движение по улице Горшечников; из окон вторых этажей то и дело выплескивали помои на головы нищих, занимавших свои рабочие места в тупиковых закоулках между домами, чем вызывали потоки ответной брани, а иногда и камней, отправленных в окна, откуда только что плеснули нечистотами; подобные инциденты, однако, не слишком волновали откормленных констеблей и хамоватых патрульных, так как были здесь делом вполне обычным; констебли вообще предпочитали высокомерно и равнодушно взирать на окружающий хаос с высоты лошадиной спины, а дружинники из патруля, которых в ремесленных кварталах недолюбливали (если не сказать — ненавидели), активно задирали каждого встречного, щипали служанок, раскачивали подводы, орали похабные куплеты и причиняли прохожим беспокойства куда больше, чем те же карманники, которых они, по идее, должны были отлавливать; воришки тихо и без лишний суеты освобождали горожан от излишков наличных денег, и внимания к себе старались не привлекать — в отличие от заступивших на дневную смену девиц из заведения мадам Изольды, которые так далеко высунулись из окон вышеупомянутого заведения и так призывно покачивали открывшимися в глубоких декольте прелестями, что даже расхлябанные дружинники, проходя мимо дома терпимости, по-военному четко выполняли команду «равнение направо»…

А посреди всего этого жизнерадостно грохочущего, грязно ругающегося, азартно спорящего и насквозь пропахшего жареной рыбой уличного беспорядка играли дети. Те, что помладше, возились в лужах, лепя куличики из грязи; детишки же постарше — здоровенные лбы в форме учеников реальных училищ — предпочитали более жестокие игры. Прихрамывающий старик показался им легкой добычей, и они окружили его, собираясь как следует потолкаться, но Феликс сбил одного недоросля прямо в лужу, после чего все прочие «реалисты» спешно ретировались, и Феликс смог спокойно, хотя и не очень быстро, добраться до своего нового места проживания, став по пути свидетелем одной прелюбопытнейшей сценки.

Фабула сценки сводилась к обыденному дележу места под солнцем, в роли которого выступал крохотный пятачок на перекрестке улицы Горшечников и улицы Лудильщиков. На место претендовали: с одной стороны — пожилой шарманщик на липовом (в обоих смыслах) протезе, занимавший пятачок возле афишной тумбы с незапамятных времен и считавший его своей законной вотчиной; и с другой стороны — обритый наголо и облаченный в камзол с картонной чешуей проповедник Слова Дракона. Феликс поспел к самому концу конфликта: шарманщик, прихватив свой инструмент и ощипанную ворону, заменявшую ему попугая, понуро брел в неизвестном направлении, в то время как проповедник забрался на принесенный с собой ящик и громогласно воззвал: