Алана Инош - Слепые души

— На кофейной гуще? — хмыкаю я.

Ника поворачивает руку ладонью вверх, водит пальцем по линиям.

— Вот здесь это написано.

Едва дотронувшись до её ладони, я чувствую как бы лёгкий удар током. Я не спутала бы его след ни с чьим другим, ведь я сама сражалась с ним и изгнала его! Эпизоды этой битвы снятся мне теперь ночами, в снах я переживаю всё заново, удар за ударом. Хоть он и был изгнан, но он оставил на мне отметину, и точно такую же отметину я чувствую на Нике: он прикасался к её руке. Сначала я чувствую дрожь в коленях, потом во всём теле, дыхание сбивается с нормального ритма, сердце бухает, как кувалда, и меня обдаёт жаром адского пламени. Может быть, он предсказал ей судьбу, а может, и специально солгал: на такое коварство он был способен. Цель? Цель — сбить её с пути, тем самым причинив мне новую боль.

— Настя, ты что?

Ника гладит моё лицо и волосы, заправляет прядку мне за ухо. Я стискиваю её за плечи что есть сил.

— Кто? — требую я. — Кто это был?! Кто сказал тебе это? Отвечай!

Испуганно моргнув, она покорно отвечает:

— Да ходила я как-то к одной тётке… Экстрасенсу. Ну, узнать про жизнь… как мне быть дальше. Давно это уж было, ещё до… — Она хочет сказать «до срока», но хмыкает и проглатывает эти слова. — А она мне и говорит: «Умрёшь не своей смертью». Вот такие дела.

— Тётка? — непонимающе хмурюсь я. — Точно?

— Да точно, точно. — Ника крутит свою чашку кофе, поворачивая то по часовой стрелке, то против. — Чёрная такая… Крашенная. Кажется, Ириной её звали.

Я роняю голову на трясущиеся руки. Она гладит меня по голове.

— Настя, тебя чего так колбасит? Ну, ну… Не надо, успокойся! Может, и ерунда всё… Настёнок! Всё нормально.

— Ника, я очень тебя люблю, ты очень дорога мне, — шепчу я, всё ещё дрожа. — Не верь никому, кто станет тебе что-то предсказывать. Всё это — от лукавого. Верь только мне. А я говорю тебе: у тебя всё будет хорошо. Обещаю.

А когда Асахель даёт обещание, она его выполняет.

Ника целует меня, но не яростным укусом, как вчера, а тихонько и нежно — в щёку.

— Насть, я тебе верю. Всё будет хорошо… Не волнуйся за меня. Я больше не собьюсь, слово тебе даю. Вчера просто бес попутал…

— Вот именно — бес! Поверь мне, Ника, я видела его и знаю…

— Кого? — недоуменно хмурится она.

Я замолкаю. Да будет предано забвению твоё имя, нечистый.

— Неважно, — говорю я. — Допивай кофе — остынет.

— Если позволишь, я лучше пивка, — улыбается она и лезет в свой пакет. — Ну, ну, не хмурься… Завязываю.

Я пью вторую чашку кофе, а она потягивает пиво из горлышка, сидя на подоконнике и глядя на занимающийся рассвет. Я всё-таки как следует отчитываю её, и она терпеливо всё выслушивает с серьёзным и покаянным видом.

— Не успела вернуться домой — опять за эти глупости! Ты о маме не думаешь? О её нервах, о её сердце? Она у тебя… святая! А ты так себя ведёшь!

Ника слушает ещё минут пять, потом слезает с подоконника, обнимает меня и виновато упирается своим лбом в мой.

— Насть… Ну, всё, хватит. Не забывай, что мне сегодня ещё предстоит получить втык от мамки. Сжалься, а?.. Мне и так хреново после вчерашнего.

Но я ещё минуты три обрушиваю на её коротко стриженую голову всё, что я считаю нужным сказать, и только потом отпускаю её на балкон курить. На работу идти ещё только через два часа, и я забираюсь на диван, чтобы ещё немного поклевать носом; через десять минут приходит пахнущая табаком Ника, ложится и укладывает голову мне на колени. Гладя и приминая её жёсткий тёмный ёжик, я не замечаю, как она засыпает — и это после кофе, пива, воспитательной беседы и сигареты. Я боюсь пошевелиться, чтобы не разбудить её: так сладко она спит. Время ползёт в полузабытье, но вот пищит будильник: полседьмого. Я тормошу Нику:

— Вставай. Мне пора собираться.

Она неохотно разлепляет веки и стонет.

— Мм… Настёнок… Такой кайф — спать у тебя на коленках, и ты ломаешь его!

— Мне надо идти на работу, а тебе — домой, — говорю я. — Тебе ещё предстоит получить выговор от мамы — забыла?

— Ой, ё-моё! — измученно стонет она, садясь. — Она же меня спросит, куда я девала пятьсот рублей, которые она мне дала, а я что скажу?

Я достаю кошелёк, вынимаю оттуда названную купюру и протягиваю ей. Она хмурится.

— Настенька, что ты! Я не могу взять.

— Бери, бери, — настаиваю я. — В следующий раз будешь знать, как пропивать деньги, не тобой заработанные.

Она с тяжким вздохом принимает деньги и прячет в карман, а уже через секунду прижимается к моим коленям.

— Настёночек, любимая, ты меня уничтожила… Я не достойна тебя, даже… — она выпрямляется и отодвигается от меня, — даже прикасаться к тебе не достойна! Только вот… — Она берёт мои тапочки и целует их обе в подошву. — Только подмётки твоих тапочек и могу целовать.

— Ладно, — говорю я. — Будем считать, что урок усвоен.

В семь часов мы выходим из дома и идём пешком по уже проснувшимся улицам. Я тихонько беру Нику под руку, и наши ноги шагают рядом: мои — в белых балетках и колготках, и её — в «пацанских» мешковатых штанах с карманами и чёрных с белыми вставками полукроссовках. Наши тени проплывают по асфальту и стенам домов, ломаясь под углом, переходят улицу по «зебре» и бодают свежевыбеленный бордюр головами: с «конским хвостом» на затылке — моя голова, круглая — Никина.

— Настя! — вдруг окликают меня.

У автобусной остановки притормаживает Костина машина, и он выходит.

— Насть, ты что, забыла, что я за тобой заеду? Я приехал, звоню в домофон, а тебя нет.

В самом деле, с этой катавасией вокруг Ники я и забыла, что он обещал заехать и подбросить меня до работы. Он частенько так делает, хотя я его и не прошу об этом. После того, что я ему сказала в больничной палате, другой парень на его месте уж давно махнул бы рукой и завёл знакомство с другой девушкой, а он — нет. Он заезжает за мной утром и подбрасывает до дома вечером, но не лезет с поцелуями и ни на что не намекает, а недавно он поздравил меня с днём рождения и вручил подарочный сертификат, чтобы я сама выбрала себе подходящую вещь в магазине. Я не знаю, что это — дружба или ухаживание, но ничего большего между нами пока нет.

— Костя, извини, так получилось, — только и могу я сказать, не зная, как толком объяснить причину моей забывчивости.

А Ника, прищурившись, тихо цедит сквозь зубы:

— Так… Всё поняла.

Костя, подойдя к нам, говорит:

— Ну, ты могла бы хоть позвонить и сказать, что заезжать не надо.

Ника, глядя на него с холодным прищуром, спрашивает грубовато и враждебно:

— Ты кто такой будешь?