Дмитрий Морозов - Гномий Клинок

Пожилой гном мог говорить ещё долго, но Элан нетерпеливо спросил:

— Вы говорили о голоде?

— Голод… С тех пор, как люди начали торговать с народом молотов, всё пошло наперекосяк. Горные дороги обложены ватагами разбойников, и мы вынуждены соглашаться на те цены, которые устанавливают местные купцы. Однако несмотря на то, что мы платим золотом, они всё равно дают нам минимум — только что бы мы не умерли с голоду.

— Почему же вы сами не отправите обоз?

— Постоянно водить обозы — нас не так много, а один-два обоза ничего не изменят — купцы рассчитывают количество продовольствия, которое мы закупаем, и сокращают соответственно свои поставки. Вдобавок поднимают цены — что бы компенсировать «упущенную прибыль»

— И вы это терпите?

— Мы — не воины. Народ молотов силён и отважен, и способен дать отпор, если к нам вторгнется враг — однако мы не можем жить, не выпуская оружия из рук. Уничтожь мы купцов — на нас ополчиться всё государство людей, и нам придётся забыть о мирной жизни, превратившись в банду, с боем добывающую себе кусок хлеба. Возможно, мы и пойдём на подобное — ради спасения своих детей, однако если мы изменимся, они вырастут не честными кузнецами и ремесленниками — а разбойниками и душегубами. Люди начнут за нами охотиться, как за дикими зверьми — и народ гномов исчезнет, даже если кровь наша и останется в этом мире. Шахты окажется заброшены, а наши потомки будут кем угодно, только не порядочными глендами…

— Но разве можно добиться справедливости, просто рассуждая у костра с прохожим о добре и зле? Может, стоит что-нибудь сделать?

— Вы невежливы, юноша. Старики любят пространные разговоры, а молодёжь всё время торопится жить…

— Старики — или старейшины?

Элан заработал пристальный взгляд из-под нахмуренных бровей. Пожилой гном помолчал, теребя бороду, наконец заговорил:

— Иногда в добропорядочной семье народа молотов, гордящимися поколениями своих предков — глендов, или, как у вас называют, мастеров, рождается необычный ребёнок. Он с детства не интересуется обычными играми гномов, он томим непонятной тоской, заставляющей его часами смотреть на солнце, или брать в руки кисть, или вмешиваться в разговоры старших, мешая почтенной беседе. Народ молотов ценит таких детей, но селит отдельно. Их воспитывают старейшины — те, кто взял на себя бремя вести свой народ по дорогам судеб. Иногда таких детей убивают — и никто не знает, почему, по каким признакам отбирают тех, кому жить на этом свете, а кому — умереть. Незримый меч внезапной смерти весит над каждым из воспитуемых до его совершеннолетия — пока врата общих врат не распахнуться перед ним, и он не останется в толпе гномов — один на один со своим предназначением. Смешно, в толпе — и один на один.

Собеседник Элана нахмурился, полез в карманы, нашёл старую, прокопченную трубку, раскурил её от тлеющего огня и, выпустив большой клуб дыма, продолжил:

— Старейшиной становится лишь один из ста таких детей. Из остальных может получиться скульптор, или художник… или маг. Я был уверен, что готовлюсь в старейшины — меня учили быть частью народа молотов, принимая интересы любого — как свои. Так учат у нас правителей, потому что властитель, равнодушный к своим подданным — на самом деле убийца своего народа, пусть неявный и неосознанный — но убийца. Я был счастлив и горд выпавшим мне жребием — и честно изучал и переживал за жизнь своих соотечественников… Пока однажды не увидел сон. Обвал в отдалённом штреке — десятки глендов гибли под неимоверной тяжестью камня, медленно выдавливающего воздух из лёгких… Я умирал с каждым из них. Раз за разом я задыхался от удушья, и трое взрослых из последних сил держали бьющегося в агонии ребёнка. Тех горняков уже никто не мог спасти. Однако с той поры я вижу сны — и всегда успеваю предупредить о беде до того, как она случилась. Почти всегда. Я видел, что идёт тяжесть — но не знал, как предотвратить голод! Мои сны были бессвязными, и старейшины, выслушивая меня, хмурились и разводили руками. Потом пришли люди — и поток продовольствия иссяк, превратившись в пересыхающий ручёёк. Не потому, что еды не хватает — гораздо выгодней сеять поменьше и держать нас на голодном пайке, чем засевать больше полей!

Руки пожилого гнома непроизвольно сжались и сухая палка, которую он машинально вертел, затрещала, встопорщившись измочаленными лохмотьями. Он недоумённо посмотрел на окровавленную ладонь и, вытянув откуда-то чистую тряпицу, приложил к лопнувшей от напряжения коже, продолжая говорить уже спокойней.

— Тогда я попытался увидеть возможность спасения. Часами, обливаясь потом, я валялся на жёстком ложе, входя в транс — однако лишь темнота обступала меня. А дети — наши дети! Продолжали голодать. И вот когда я совсем отчаялся, я увидел лес предгорий — и волка, выбегающего из-за деревьев. Узнав местность, я напросился в дозор у старой штольни — однако не видел до сих пор ничего интересного… Ничего, кроме тебя.

Элан поперхнулся недоеденным куском, торопливо глотнул из подставленной кружки — и закашлялся ещё больше от хлынувшего в глотку вина.

Меч недовольно заёрзал вдоль позвоночника, сделал что-то, отчего спазмы как рукой сняло — и попросил:

— Спроси его — что стало с грибницами?

Элан, с трудом переводя дыхание, повторил вопрос — бородачи разом напряглись, недоверчиво уставившись на странного пришельца. Тот, что помоложе, молниеносно выхватил нож, прижав к боку не пришедшего в себя хранителя:

— Откуда ты знаешь про грибницы?

— Аккуратнее! — Элан, не обращая внимания на щекотавшее рёбра лезвие, смотрел на старшего гнома — спокойно и уверенно. Во всяком случае, старался таким выглядеть. Потому что понятия не имел, к какой из сокровенных тайн подземного народа ненароком прикоснулся. — Если я спрашиваю, значит, могу помочь. Или вы уже разуверились в своих снах, уважаемый?

Видящий народа гномов всё так же недоверчиво смотрел из-под нависших бровей.

— Я видел не тебя… Я видел волка!

— Не стоит доверять внешности, почтенный гленд. Я мог бы прийти и волком — бежать между деревьями в лесной шкуре предпочтительней, однако некоторые встречи учат спешить не торопясь… Можно, конечно, и обернуться — но я предпочту показать вам это.

Элан аккуратно достал верительные грамоты эльфов, завёрнутые в зелёные листья вечных деревьев. Бородачи остолбенели, пожирая глазами свёрток в руке хранителя. Потом осторожно вынули его из рук заинтересованного Элана — заинтригованный, он не возражал. Медленно положили на землю, отложив в сторону само послание — и принялись с благоговением рассматривать сами листья.