Далия Трускиновская - Люс-а-гард

Ознакомительный фрагмент

Маргарет переводила взгляд то на одну бабку с внучкой, то на другую.

— Время, время! — воскликнула Инга.

Тут Асият вспомнила, что десантниц все-таки две.

— Держись и ты, солнышко Люс. Насчет языка не волнуйся…

— Я ни слова не помню… — вдруг растерянно сообщила Люс.

— Все вспомнишь, как только окажешься там! Я дала тебе такую установку. А язык ты знаешь хорошо!

— Да пойдете вы наконец?! — чуть ли не взвизгнула Маргарет.

Женщины заторопились и гуськом вышли из комнаты.

Лифт привез их в подвал, там они пересели на многоместный кар и еще минуты три кружили по бетонным закоулкам. Наконец Маргарет остановила кар перед металлической дверью.

Люс и Зульфия разочарованно переглянулись. Хронокамера оказалась чуланчиком площадью в два квадратных метра. Правда, стены у чуланчика были из металлических плит, а дверь туда вела тройная, с окошечками, датчиками, панелью управления и встроенным монитором компьютера.

— Скорее, скорее! — торопила Маргарет, причем озиралась с таким видом, будто ждала наемных убийц.

— Кошелек, браслет, аптечка… — обшаривая Люс, шептала Диана. — Ну, кажется, все на месте…

Неугомонная тренерша видела множество стартов своей отчаянной внучки, но такого рискованного еще не было.

Маргарет, совсем ополоумев от страха, втиснулась между ними и впихнула Люс в хронокамеру.

И тут на известную общественную деятельницу Диану накатило красноречие.

— Люс! — провозгласила она, как если бы стояла посреди стадиона, отчего Маргарет даже присела. — Ты же наша первая ласточка! На тебя смотрит вся планета! От того, как ты справишься с заданием, зависит судьба человечества! Твоего сына будут баюкать все женщины мира!…

Маргарет всю жизнь разговаривала с людьми вежливо. Именно обходительностью добилась она такого ответственного поста. Но всякая любезность имеет предел. Хронодинамистка, впервые в жизни нарушая служебную инструкцию, рассчитала все поминутно и ораторского припадка Дианы, естественно, не учла.

Воспитание сказалось в том, что Маргарет не промолвила ни слова. Она просто отпихнула от хронокамеры бабушку и впихнула туда внучку. Дверь лязгнула, щелкнула, крякнула и забурчала. После чего послышался ровный гул.

Видимо, этот гул должен был вызвать у хронодесантника головокружение и способствовать безболезненному переезду в нужную эпоху его бесчувственного тела.

Маргарет впопыхах не предупредила Люс об этом побочном явлении. И лихая А-Гард, сползая на бронированный пол камеры, ощутила-таки легкий испуг — не сравнимый, правда, с тем испугом, который ей пришлось пережить в Кордильерах, когда она висела на одной руке, раскачиваясь над бездонной трещиной, пока Зульфия-А-Гард не подползла к краю и не помогла ей выкарабкаться.

Она впала в небытие и не видела, как тают вокруг нее стенки хронокамеры, как возле головы проявляются, словно на фотопластинке, стебли цветов и трав, как наверху наливается синью майское небо…

И тут возник девичий голос.

— Какой красавчик! — услышала Люс. — Ой, какой же он красавчик! Не дожить мне до дня всех святых, Мэгги Смит, если у нашего господина лорда когда-нибудь был или будет такой хорошенький паж!

— Клянусь рыжей коровой, Бетти Эшли, так оно и есть!…

— Скажи лучше — недоенной рыжей коровой, Энн Перри!

Девицы расхохотались.

Люс открыла глаза.

Рядом с ней сидели на корточках три пышечки в венках и с полевыми цветами в руках. Люс сообразила, что раз на крестьянских девушках чистые белые сорочки, да еще с вышивкой, и яркие юбки, непригодные для возни в хлеву, и руки не просто отмыты, а даже ногти вычищены, то девушки собрались на праздник. А праздник был тот самый, куда и она торопилась — знаменитый майский праздник с состязаниями лучников, выборами главной красавицы — «девки Марианны» и плясками до упаду вокруг майского дерева.

— Господин паж! — обратилась к ней Бетти, склоняясь так, что пышная грудь в вырезе сорочки открылась Люс во всей красе. — Если вы уже соблаговолили выспаться и отдохнуть, то не проводите ли нас, конечно, если это получится по пути? А мы всю дорогу будем петь вам песни и даже станцуем, если вам будет угодно!

Судя по хихиканью подружек, в этом крылась какая-то подначка, и неизвестно, что она сулила неопытному пажу.

— Конечно, я провожу вас, милые девушки, — вставая, ответила Люс, — если вы идете на праздник в Ноттингем. А чтобы нам не было скучно идти, мы купим по дороге сластей. Ведь до Ноттингема мы пройдем мимо какого-нибудь селения?

И Люс достала из кошелька монету — доподлинный пенни, добытый из музейных фондов.

— Если вы имеете в виду Блокхед-холл, любезный господин, так он останется слева… — озадаченно сказала девушка. — Да и какие там сласти? Кто там станет торговать сластями? Умнее уж будет дойти до Ноттингема и там угоститься на славу!

— Тогда идем прямо в Ноттингем! — решила Люс. Наивная хитрость деревенских девиц стала теперь вполне понятна — пообедать на чужой счет, и не более того. А Люс успела нахвататься всяких исторических подробностей и знала, что угощение на славу по вкусу двенадцатого века означает три фунта жареного мяса и полведра эля на едока.

— А песню? — спросила Бетти — как видно, самая бойкая.

— Ну и песню, разумеется.

— О весна, ты с нами, желанная, алыми цветами венчанная! — на изумление заунывно затянули девицы.

Люс внимательно окинула взглядом окрестности. Она искала старый дуб на опушке — старый дуплистый дуб, в котором исправно действовал хрономаяк. Через этот хрономаяк ее спасательный браслет держал связь с пультом института хронодинамики. И Люс очень хотелось забраться в дупло и посмотреть, как выглядит эта шестидесятимиллионная железяка. Если бы не девицы — она бы добралась до маяка.

А они между тем двинулись по неширокой дороге прочь от дуба, призывая плясать и веселиться в самом что ни на есть тоскливом миноре.

Обычно, когда Люс нуждалась в музыке, она совала себе в ухо горошину плейера и получала, что хотела, хоть сидя в седле, хоть пробираясь горной тропой. Таскать с собой целый ансамбль, который не так-то просто выключить, ей еще не приходилось. А ансамбль вовсю зарабатывал свои девять фунтов мяса и полтора ведра эля…

Конечно, с плейером в ухе Люс добралась бы до Ноттингема куда быстрее, потому что девицы не только пели — они еще и сплясать норовили. Где-то на полпути к ансамблю присоединились две влюбленные парочки, потом бродячий проповедник, потом — толстый мельник на неповоротливом осле и, наконец, разносчик с коробом. Разносчику Люс искренне обрадовалась — она так надеялась, что девицы полезут смотреть ленточки и колечки, а ее уши отдохнут от непривычной гармонии. Но девицы основательно наладились петь — очевидно, в этом веке было просто принято развлекать себя по дороге музыкой и плясками. У разносчика за спиной висела какая-то облупленная штука со струнами, в которой Люс не решилась признать лютню, мельник и вовсе достал из-за пазухи дудочку. Последняя надежда Люс, бродячий проповедник, не стал метать громы и молнии в грешных музыкантов, а сам исполнил весьма непотребную балладу о попе и трактирщице.