Томас Сван - Багрянка

Амазонка в лодке выжимала воду из большой лавандовой губки. Остальные были под водой. Никто за мной не наблюдал. Спокойно, не спеша, я обогнула мыс и уплыла прочь.

Вода за ближайшим рифом бурлила. Я прикрыла глаза от солнца, всматриваясь. Небо было безоблачным, солнце светило ярко, хотя и не сильно грело. Нет, там была не акула и не один из тех игривых дельфинов, которые иногда ныряют за губками вместе с нами. Я смутно распознала удлиненные очертания гиппокампа или большого морского коня. На нем сидел верхом человек. Мирмидонец. Сердце у меня подпрыгнуло от восторга. Даже амазонки не умеют разъезжать на этих норовистых скакунах. Всадник махнул рукой, и я без колебаний поплыла ему навстречу.

– Дафна, – окликнула меня Локсо, внезапно появившаяся из-за мыса, – не плыви туда!

«О Артемида!» – подумала я. Я что, ни на миг не могу избежать глаз и ушей моих соплеменниц? Я назвала мирмидонцу свое имя – и Горго выбранила меня; я удираю поплавать – и Локсо зовет меня обратно!

– Не беспокойся! – прокричала я. – Я к нему не приближусь!

Гиппокамп, хотя и стоял почти торчком – хвост прямехонько под головой, двигался большими прыжками, то и дело наклоняясь, скрываясь в облаке пены, и вдруг выныривая из волн, точно дельфин. Мирмидонец прекрасно чувствовал себя у него на спине. Да, это был Тихон, я, собственно, и не сомневалась! Обхватив скакуна коленями, он махал обеими руками и смеялся. Волосы упали на лоб, точно просыпавшееся зерно, а влажные крылышки, трепеща, сохли на ветру. Он казался порождением света, Фаэтоном, упавшим с солнечной тропы, но был здесь, в море, как у себя дома. Он увидел, что я запыхалась.

– Обхвати меня за талию! – крикнул он. (Веселый братец, вновь замысливший шалость и приказывающий сестре.) Я заколебалась.

– Ты хочешь плыть обратно к берегу? (Братец, которому недостает терпения, но не пылкости.)

Я обхватила его талию, живот у него оказался твердый и мускулистый, и сомкнула ноги вокруг хвоста гиппокампа. Тихон легонько подтолкнул своего скакуна. Гиппокамп навострил уши и вытянул шею, точно лошадь, замыслившая укусить наездника, или, в нашем случае, второго ездока. Надо сказать, голова зверя имела не меньше трех футов в длину. Изогнувшийся над поверхностью моря, отряхивающий гриву от пены, он мало чем отличался от диких жеребцов во время укрощения. Мне доводилось приручать лошадей, но не покрытых чешуей, и не с одним только хвостом без всяких копыт. Я прикинула расстояние до берега и скорость, с которой придется плыть, дабы избежать его пасти.

– Ты в безопасности на его спине, – ухмыльнулся Тихон. – Отсюда он тебя не достанет.

– Не достанет? – повторила я. – Ты имеешь в виду, что он действительно кусается?

– Кусается! – вскричал Тихон. – Он может отхватить от акулы изрядный кусок.

Я еще крепче стиснула талию мирмидонца. Вода была прохладной, осень все-таки, и тело у меня задубело, будто корень прибрежного дерева, охваченный льдом. Лишь от Тихона исходило тепло.

Рывком, от которого я чуть не опрокинулась, мы начали скачку. Я закрыла глаза и приникла к спине Тихона, чтобы защитить лицо. Дитя солнца, он согревал мои конечности, прогоняя холодных змеек. Морская пена больше не жалила мне щеки, и шум от нашей поездки превратился в далекое слабое жужжание. Казалось, мы покинули воду и подались в воздух, наш могучий Пегас забирается все выше в небо и вот-вот вернет Фаэтона его отцу, Солнцу.

Открыв глаза, я стала искать огненных коней, впряженных в солнечную колесницу. Но нет, мы по-прежнему были в воде. Наш скакун нес нас к маленькому островку, с трех сторон окруженному высокими зубчатыми скалами, похожими на гребни гигантских петухов. Тихон соскользнул со спины гиппокампа и следом за собой втянул меня на мелководье. Дружески похлопав гиппокампа, отпустил его. На прощанье тот, вроде как в голодном раздумье, поглядел на мою ногу и, вспенив воду, пересек узкий залив.

– Он немного ревнует, – рассмеялся Тихон.

– Он действительно укусил бы меня?

– Если бы я повернулся спиной. Они как дети. Думают, будто им можно все, что угодно, если на них не смотрят.

– Я рада, что он не вцепился мне в ногу, – пробормотала я.

Мы двинулись вброд к узкому каменистому пляжику. Сосны склоняли со скал кроны, точно девчонки расчесывали волосы. Дикая лаванда облепила иззубренные скалы, как будто пытаясь скрыть их острые края, а перья папоротника взъерошивались на ветру, не крепче того, который вызывают крылья зимородка. Залив моря и уголок суши, смешивая соль и зелень, встретились в нежной отчужденности. Похоже было на то, как если бы мы проникли в одну из тех душистых стеклянных бутылей, которые выдувают финикийские ремесленники.

– Я наблюдал за тобой некоторое время, – признался Тихон. – Думал, ты меня так и не заметишь. И не смел подъехать ближе.

– Тебе вообще приближаться не следовало. Горго в ярости после вчерашнего. – Я подумала – а что, интересно, я расскажу ей о нашей сегодняшней поездке? Ведь мне полагалось нырять за губками.

– Но прошел целый день с тех пор, как я видел тебя в последний раз! – он говорил об этом так, словно прошел год.

И внезапно я вспомнила нечто, весьма меня смутившее. На мне не было никакой одежды. За все годы, что я ныряю, я никогда еще не испытывала смущения, хотя на меня часто пялились проплывавшие мимо рыбаки. А теперь застыдилась и почувствовала себя уязвимой.

– А ну-ка повернись спиной, – велела я, и поспешила прикрыться цветами и травами. И покраснела, когда вся эта растительность приняла вид хитона. Амазонка, вырядившаяся в розмарин вместо шкур!

– Вовсе не нужно было одеваться только из-за меня, – заметил он.

И я увидела, что его набедренник, перекрученный и сморщившийся в воде, едва ли можно назвать одеждой.

– Но цветы тебе к лицу. Куда больше, чем медвежья шкура. – И ловкими пальцами вставил в мои волосы жонкилию.

– Да, – криво ухмыльнулась я, стряхивая жонкилию наземь. – Волосы у меня были слишком коротки, чтобы удержать стебель. – Они рассыплются, чуть только я двинусь.

– Такова красота цветов. Мимолетна и преходяща.

Он хотел воздать цветам хвалу за их красоту или за то, что они явят, когда осыплются с меня? Как раз о таких двусмысленных замечаниях мужчин меня издавна предупреждали.

– Артемида носит медвежьи шкуры, – торжественно произнесла я.

– Когда Афродита явилась из пены морской, ветры облекли ее анемонами.

– Я служу Артемиде.

– Она не единственная богиня.

– Но она самая сильная.

– Если ты имеешь в виду телесную силу, ты, возможно, права. Не сомневаюсь, что у нее могучие икры, если учесть, сколько она охотится.