Янис Кууне - Каменный Кулак и охотница за Белой Смертью

– Да ты не трясись, милая, – смягчилась ворожея: – Расскажи все, как есть, тогда уж и решать будем.

– А что решать-то? – едва слышно спросила Ятва.

– После поговорим. А сейчас сказывай: каких ты кровей.

– Привез меня Готтин с реки Давны от латвинов… – начала испуганная женщина.

– Да это я знаю, – перебила ее Лада.

– Так что же тогда?

– Скажи лучше, чем твои сродники проживались?

– Да все тоже, что и в Ладони. Пахота да рыбалка с охотой. Земли у нас не богато, но есть на ней глиняная яма со звонкой глиной. Так что отец мой все больше горшки лепил. Через то мы с Готтиным на торжище и встретились…

– Про то, как тебя Година углядел, всей Ладоге известно. Ты мне лучше откройся: не было ли у вас в роду князей латвицких или венедских? Может ярлы свейские или даннские в ваших землянках на постой оставались?

В другое время Ятва обиделась бы на «землянки». И даже, наверное, приосанилась от гордости за то, что ее семейство жило в «варяжских теремах[78]», как венеды называли неприкопанные бревенчатые дома, построенные на подобие тех, что свеи ставят возле торжищ. Род у них был большой, дружный, крепкий, хотя и не княжеский. Так что в засеке, где они жили, дома все были варяжскими в отличие от «землянок» прочих латвинов. Ятва раньше никогда не задумывалась над этим, а теперь…

– Ну же, Ятва, не томи, – прервала ее размышления волхова: – Были у вас в роду князья или нет?

– Не-е-ей, – не очень уверенно ответила латвица.

– Точно?

– Насколько мне сказывали, не было…

Ведь если бы где-то в ее роду приживался какой владыка, так она бы точно про это ведала. Сколько голи перекатной врет направо и налево, что они княжеского рода, а в семье Ятвы даже и слуха о том не было. Да и откуда взяться князьям да ярлам в их глухомани. От моря их засека далеко. От Давны-реки к ним еще по притоке подниматься надобно, а та полна перекатов. Так что драккару туда не проплыть, а на плоскодонках светлые ярлы не плавают. Вокруг их земель топей да болот полным-полно, так что и венедские князья туда не заезживают.

Даже дань Ятвагов род, в отличие от других латвинов, уже пятое колено никому не платил. А на самую лихую беду был у них схорон среди болот. И не каждый сопляк в их семье знал туда дорогу меж топями и трясинами. Только старшие да мужалые. Случись что, уходили ее сродники в болотную глушь. Ищи их там, коли жизнь не дорога.

Словом не было у Ятвы в роду никого родовитее самоземцев и горшечников. И в том она еще утром этого дня могла чем угодно поклясться… если бы не «варяжские терема»…

– Ну, стало быть, то Перунов знак, – изрекла Лада, нежно глядя на младенца, сопящего у материнской груди.

Надо же, за этими странными разговорами Ятва даже пропустила сладкий бабий миг, когда новорожденное дитя первый раз приникает к набухшему соску.

– Что за знак-то, Ладушка?

– Я потому обережный заговор и прервала, что без надобности трувору обычный пахарский чин. Для трувора заговор особый надобен. И одно дело, если это княжеский сын, а совсем другое, если Перунов помазанник.

– Какой Перунов помазанник? Ты о ком это? О Готтине что ли?

– Да нет, Годину я сызмальства знаю. Он хоть мужик проворный, но серый, как и прочий люд в Ладони, и крови княжеской в нем ни капели нет. А вот сын его, которого ты ныне ему принесла, он аж три метки Перуновы несет.

– Да быть не может?! – усомнилась Ятва, глядя на задремавшего прямо с сиськой во рту младенца. То ли от этого взгляда, то ли сам собой, но в этот миг он проснулся и вновь зашевелил беззубыми челюстишками.

– Перво-наперво: на темечке у него шеломчик. Вон гляди под волосиками вроде тонкого рыбьего пузыря. Через день другой, как пуповина подсыхать станет, шеломчик иссохнет и пропадет. Но сейчас его еще видать.

И действительно на головке младшего из Годиновичей Ятва увидела едва заметную тонкую кожицу, точно маленькую шапочку, надетую не на волосы, а под них.

– Во-вторых, – продолжала Лада, – вот это родимое пятнышко на руке. Ни дать ни взять – туча Громовержцева,[79] на которой он по небу разъезжает да молнии в разные стороны раскидывает. Ну, а если с другого конца посмотреть, то опять же Дуб Перунов[80] выходит. Могучий и крепкий, как Дом.

Пятнышко роженица и сама заметила, да только прежде чем волхова об этом сказала, она бы и не подумала, на что оно похоже. А ведь и правда, если от локтя к плечу смотреть – грозовая туча видится, от плеча же к локтю – раскидистое дерево.

– Вот и глаз его тоже, – сказала ворожея.

– А глаз-то что? – спросила Ятва. В этом миг младенец нахмурился от какого-то неудобства и распахнул несмышленые глазенки: вокруг светло-светло-серой зеницы шел темно-синий ободок. Ну, как есть, глаза волчонка, да и только.

– Имеются и другие знаки, более верные, – продолжила Лада, посчитав, что Ятва поняла все, что волхова хотела сказать про глаза новорожденного: – но только ты их все равно не увидишь, поскольку они обычным людям незримы.

– И что же все это значит?

– А значит это, что родился в вашей семье Светлый Трувор. Дивный Ратарь. Великий воин, одним словом.

– Нет, Лада! Нет! – всполошилась Ятва: – Сними с дитяти эту Мокошь! Я знаю, ты можешь. Ты же всем волховам волхова! Ты же сама знаешь, что если в семье пахаря родится трувор, то быть большой беде. Придет на наши земли Недоля великая и польется кровь. Сделай же что-нибудь, Лада-Ладушка!

– Была бы я Ладой-Матерью, женою Перуновой, может статься, и сделала что-нибудь. Хотя и ей Мокшу-судьбу лишний раз умолять заказано. Так что смирись. Не всякий трувор в Явь для большой крови приходит. А метки Перуновы – это еще не трувор. Для того чтобы он таким стал, его еще и Радогаст[81] приветить должен. Именно его именем всех княжичей оберегать надо. А вот как с твоим дитем быть – мне еще поразмыслить надобно.

– Посвяти его Велесу.[82] А, подруженька? Пусть дитятко дома сидит да за коровками присматривает. Глядишь, все и обойдется, – взмолилась роженица: – Пусть он лучше волхвом станет, чем ратарем Радогастовым.

– Ой, хитра ты, лисица-латвица, – покачала головой ворожея: – Да только забыла ты видать, что и Волх, Волк Огненный, сын Ящеров,[83] наперсник Велесов, не чужд битвам. Даром, что бьется он не мечем, а посохом. Хочешь ты, чтобы я дитя, Перуном Сварожичем[84] меченое, его супостату посвятила?

– Ой, нет, Ладушка, – испугалась Ятва: – Это я сказала по неразумению. Не надо нам этой печали, чтобы Велес с Перуном из-за младенца ссорились.

– То-то, – похвалила ее Лада.

– Так как же быть, подруженька? – чуть не плакала Годинова жена.