Янис Кууне - Каменный Кулак и охотница за Белой Смертью

Година Евпатиевич оказался супругом, о котором и сказки не сказывают: добрый да заботливый и притом озорной да удалый. Не даром же он за будущей суженой с самого Ильменьского торжища десять дён на своем струге следом плыл. По Волхову. По морю Словенскому. По речке Ловати, а дальше волоком до Давны-реки.[77] Через земли кривечские и полочанские. До самых болот латготтских. Уж больно приглянулась ему латвицкая красавица. И вот уж девять лет живут они душа в душу всему городцу на радость и загляденье.

А что до Лады-волховы, так с ней Ятва и подавно сдружилась, едва только мало-мальски венедский язык освоила. А то и прежде этого они друг с дружкой посударились, поскольку обе свейским наречием владели.

Когда Лада вслед за Торхшей прибежала на поляну, Ятвага чувствовала, что дитя должно вот-вот появиться на свет. Как ни легко шли четвертые роды, но от натуги перед глазами у роженицы все плыло. За этой пеленой она не узнала ворожеи и потому накричала на сына:

– Ты кого привел, лих чумазый?

– Не шуми, Ятва. Все он сделал правильно, – осадила ее Лада: – и бежал споро, так что чуть не падал в загоне. И яйца принес, как ты велела.

Волхова бурчала на подругу, а сама торопливо раскладывала вокруг нее разные диковинки, не забывая при этом что-то нашептывать. Как можно одновременно браниться и ворожить? На то она и Перунова внучка, чтобы так мочь.

– Лада, – облегченно прошептала Ятва: – Спасибо, подруга, что пришла.

– Да что уж там, – отозвалась ведунья, все более уходя в даль своих заклинаний: – Я для распоследней карельской смердячки могу два дня пешком пройти, а уж тебе-то, жене Годиновой, я подавно завсегда готова помочь.

– Да хорошо ли здесь место? – беспокоилась Ятва, наслышанная о том, как нечисть утаскивает в топи да буераки рожденных в лесу младенцев.

– Место – оно везде хорошее, был бы человек не порчен.

– Так ведь рассказывают же разное…

– Разное да пустое, – оборвала ее Лада: – Глупости да гадости. Ты про то и думать не смей, а то и впрямь беду накличешь!

– Так как же, – не унималась роженица: – ведь сказывают же, что крадут лешаки новорожденных детушек…

– Вот я сейчас тебя да за эти слова как огрею по белобрысому темечку, – озлилась волхова: – Я же говорю, враки это все. То гулящие бабы нарочно в лес рожать убегают и деток, что поперек мужа прижиты, в топях хоронят, дабы после, как дите вырастать станет, в нем гостя захожего-перехожего не опознали. А ты, если еще раз рот откроешь про эти глупости, я тебя так отхожу прутом по губам, вмиг вся дурь вылетит. Поняла?

Ятва вытаращилась на Ладу, но перечить не посмела. Хотя представить себе, как маленькая, точно девочка-подросток, Лада будет «охаживать» высокую, дородную латвицу, было довольно сложно.

– А ты, что здесь делаешь, срамник! – вдруг взвилась волхова: – А ну, белобрысый Локки, исчезни отсюда! Или не знаешь, что за такой подгляд глаза к переносью сойдутся, да так и останутся?!

Торхшу, прятавшегося до этих слов за березами, сдуло как осенним ветром. Только сучья затрещали под пятками. Вот оно, слово ворожейское: сам себе больше навредишь, если его ослушаешься.

– Ах, он… – подхватила, было, Ятвага.

Но тут же зашлась в крике, поскольку в то самое мгновение дитя вознамерилось покинуть ее чрево…

Когда туман родильной натуги начал рассеваться роженица услышала далекий плач младенца и слова сберегающего заговора, что напевала волхова. Тихая радость разлилась по телу Ятваги. А вокруг стрекотали бойкие кузнечики, и гудели тяжелые пчелы, спешившие собрать последний луговой мед.

– Богат муж твой Година Евпатиевич! – услышала женщина голос ворожеи сквозь этот сладкий, летний, полуденный стрекот и опадающую дымку кровавой натуги: – Трех сыновей Перун посылает только самым достойным. Роди ему еще двух дочерей, и будет он еще и самым счастливыми!

«Трех сыновей Перун посылает только самым достойным…» – рассеянно думала Ятва, ощущая в теле, особенно в груди, прилив женских сил. Значит, у нее родился мальчик! Вот Готтин будет рад. Да и она тоже. Подрастет и будет еще один работник в семье и защитник в Ладони. Спасибо тебе, Лада-мать, за привет и радость в доме…

Тем временем заклинальный напев ведуньи оборвался. Роженица ничего не понимала в ворожбе, но даже она догадалась, что заговор остался незаконченным. Она размежила еще тяжелые после родильных трудов веки и с беспокойством посмотрела на Ладу.

Та внимательно рассматривала младенца, крутила и перекладывала с руки на руку, изучая ей одной видимые отметены на его тельце.

– Что? Ладушка, что ты видишь в малом Годиновиче? – забеспокоилась Ятва. Выходило, что людская молва не врет: не гоже человекам в лесах рождаться вдали от родного гнезда. Того и гляди нечисть болотная да чащобная если не накинется, так сглазит.

Волхова молчала, всматриваясь темное родимое пятно чуть повыше младенческого локотка.

– Ну, не томи уже, Лада! Скажи, что ты видишь в младенце? – запричитала роженица и уже собиралась встать с копенки, на которую опустилась, когда начались последние схватки. Но ворожея остановила ее мановением руки.

– Чего рыпаешься? На-ка лучше приложи новорожденного к груди, – сказала она, подавая латвице присмиревшего в ее руках младенца.

– А можно? – с недоверием спросила Ятва.

Ничего особенного она в ребенке не замечала. Как и у всех ее детей, у него была розовая кожа. Мутные глазенки – цвета северного озера, в котором отразилось хмурое небо. Летний ветер уже ерошил подсохшие от родильных вод золотистые волосенки. Но ведь почему-то волхова прервала обережный заговор. Значит, что-то в нем не так. Но что?

– Да не бойся ты, дурочка чудская. Нет на нем ни сглаза, ни порчи, – усмехнулась Лада ее неуверенности.

– А что ж тогда? Почему оберег ему не допела?

– Да потому, подруга, что без надобности он ему.

– Это как же так?

– Про то я у тебя вызнать хочу.

– У меня? – переспросила Ятва и аж похолодела вся. Хоть и чиста она была перед мужем и сродниками его, но от взгляда ворожеи не по себе ей стало. А вдруг как не убереглась она, да какой ни есть водяной на Волхове в купальне опохабил ее?…

Тфу, тфу, тфу!

Да и какой водяной! Летние то детки в мамках с зимы заводятся. Вот и этот, судя по всему, зачался в самый зимний коловорот. Ох, и жарка была тогда баня, а Готтин-то, Готтин – ну точно молодожен…

От воспоминаний о той горячей зимней бане Ятву бросило в жар. А потом в холод. Это уже от слов Лады.

– А скажи мне Ятва, жена Годинова, – прищурив один глаз, начала ворожея свой допрос: – ответь не таясь: ты какого роду племени?

От страха у роженицы затряслись руки. Вспомнила она все опаски, что ей в голову приходили, когда собирали ее сродники в жены за венеда Ладонинского. Даром, что без малого восемь лет они с волховой дружбу хороводили, а вот пришел час, и взыщет теперь с нее Лада за всю латвицкую кровь, что в жилах Ятвы течет. Вот только бы знать с чего эта напасть.