Ольга Макарова - Камень первый. Холодный обсидиан

— Да… — виновато усмехнулся Кангасск. — Но только после того, как нашел картинку.

Он вытащил картинку из внутреннего кармана плаща и создал над ней маленький Лихт, так чтобы тот хорошо освещал ее своим мерцающим неярким светом.

— Я залил ее кровью в тот день, в лаборатории, — объяснил Кангасск. — И взял на ресторацию. Посмотри: вроде бы пятен не осталось…

— Ай да Кангасск! — Орион звонко хлопнул его по плечу. — Заклинание подслушал?.. Хитер!

Это фотография называется. Снимок с реальности, а не картина. Должно быть, Влада забыла ее в книге да так и потеряла пару тысяч лет назад. Помню, она расстраивалась…

— Верни ей, — Кан протянул Ориону фотографию. — Наверное, это важно…

— Нет уж. Ты верни, — сказал Орион, решительно отстранив его руку. — Твое право…

Влада… Учитель… Сколько раз Кан пытался представить, о чем она думает, в каком свете видит то, что происходит в Омнисе… пытался — и не мог. Похоже, это было за гранью его понимания: пропасть в пятнадцать тысяч лет лежала между Учителем и Учеником, невосполнимая, звездная пропасть.

Для Владиславы Воительницы небывалое событие мирового значения — лишь всплеск на поверхности Реки Времени, а жизнь маленького смертного Кангасска Дэлэмэра — едва ли рябь от ветерка.

Но, глядя на очищенную от крови фотографию, не истлевшую и не поблекшую за пятнадцать тысяч лет, Кан не мог представить Владу такой. Слишком искренним было пойманное мгновение поистине человеческого счастья…

…Утро выдалось серенькое. За окнами мельтешил колючий белый порошок, и эта суета тоже именовалась снегом, так же, как тяжелые пушистые хлопья, медленно, с достоинством опускающиеся на землю под лучами солнца. Равнять их — это как именовать любовь к другу, к Учителю и Любовь одним и тем же словом…

Мелкая, суетная метель за окном, — а значит, не стоит сегодня выходить из башни.

Решив, что этот день ничем не хуже любого другого, Кангасск пошел искать Владу.

Он нашел ее в саду — запертом в чреве Башни, освещенном электрическими лампами искусственном саду, — на полянке. Его привел сюда плач губной гармошки, на которой, словно озвучивая собственные мысли, играла Влада.

— Доброе утро, Учитель.

Изначально веселая мирумирская песенка, исполняемая в миноре, оборвалась.

— Доброе утро, Кангасск, — ни тени грусти в голосе. — Какие планы на сегодня?

— В общем-то, никаких, придумаю что-нибудь… — Кан растерянно замолчал и присел рядом. — Я нашел фотографию. Она случайно выпала из одной книги. Орион сказал, ты искала ее, — и протянул ей маленький картонный прямоугольничек. — Я еще восстановил письмо… Я не читал его, честно… вот…

Губы Владиславы тронула улыбка. Как солнце в морозный день, как слабый отсвет того, былого счастья.

— Это ваш сын? — робко спросил Кангасск.

— Да… — вздохнула Влада и перевернула фотографию обратной стороной вверх. — Тот самый… ключик от счастья… который потерян.

Дрянное любопытство толкнуло спросить:

— Но почему… вы не завели второго ребенка, здесь, в Омнисе?.. — в конце концов, он не совсем «не читал» то письмо.

— Это не замена, Кангасск, — на удивление спокойно возразила Влада. — Я знаю, тебе пока трудно представить. Но представь, что взамен живого, настоящего, твоего ребенка, тебе предлагают завести второго, в другом мире, который ты, скажем, видишь во сне. Будет ли это заменой?

— Нет… но я не понял… Разве Омнис для вас — сон? И я тоже — сон? Я ведь живой!..

— Сон — не значит «то, что не существует». Это такая же реальность, только несколько иного плана, такого, что в ней ты не можешь присутствовать полностью. Ибо какая-то часть тебя остается там, где ты был рожден. Под той звездой. На той планете. Это не значит, что нам все равно до того, что будет с Омнисом. Нет. Его боль станет нашей болью, как бывало уже не раз. И тебя я люблю, Ученик, и не сомневаюсь, что ты живой… Пойми только то, что мы не совсем присутствуем здесь, я и Серег. Наш ребенок, рожденный в Омнисе, был бы плоть от плоти этого мира. Мы вырастили бы его, увидели бы, как отгорела б его смертная жизнь, как он возмужал бы, и как встретил старость… и умер…

— Но Орион — бессмертен! И даже этому… коту Экспонату двести лет!

— Орион — не кровь от крови нашей. Он — творение. Как поэма, как песня, которые живут вечно… Экспонат же — результат экспериментов Серега над живой материей. В этом коте уже больше магической субстанции, чем живого. Это путь в никуда.

Кангасск долго молчал и сидел, насупившись.

— Я понимаю, это сложно принять так сразу… — начала было Влада.

— Нет, я понял, — сердито буркнул Кангасск. — Я и не думал, что вы с Серегом — люди. Но и сном себя не считал…

— Во сне мы посещаем другие миры, — с пронзительной грустью сказала Влада. — Без громоздких космических кораблей мы в одно мгновение преодолеваем такие расстояния, которые и не снились любому телескопу. Если ты видишь что-либо во сне, значит, оно существует, Кангасск. И ты в этом мире — случайный гость. И твое сознание обретает некую плоть, чтобы общаться, видеть и слышать, так?

— Ну, так… — Кан недовольно, но согласился.

— …Хочешь увидеть мир-первоисточник?.. — последовал простой вопрос.

— Что?! — Кангасск встрепенулся от своего угрюмого оцепенения. — Как? Где?.. Хочу!

— Позднее я научу тебя управлять снами. А пока просто покажу. Ложись… прямо на траву, не бойся, не замерзнешь… и закрывай глаза…

Глава четырнадцатая. Вторженец

Затерявшись на бескрайней равнине, глядя прямо в колючую метель, сквозь владения Серега шел человек. Он жестоко кашлял и пытался кутаться в плащ, но холодный ветер был неумолим.

Путь этого пожилого мужчины был так долог, что поклажи у него почти не осталось — только тяжелый, раздутый до невероятных размеров лабораторный журнал.

Человека звали Нэй Каргилл, и он когда-то верил, что это имя должно звучать по всему Югу и Северу, и Ничейной Земле. Верил, пока не настал момент истины — когда личная гордость и выгода стыдливо отступили перед блеском истинного открытия. Нэй и сам был ослеплен им. Иначе оставил бы его на рассмотрение коллегии Университета Серой Магии и спокойно дожидался часа своей славы, а не ринулся искать самого Серега здесь, в сердце холодной негостеприимной земли, где, насколько хватает глаз, нет ни одной, даже самой бедной, деревеньки, не говоря уже о городе.

…Мороз доконал его; от метели негде было укрыться, он почти потерял направление в этой кутерьме и с трудом отличал землю от неба. Оставалась лишь надежда на то, что его встретят. Если не сам Серый Инквизитор, то кто-нибудь из его слуг. Надежда таяла, ибо Нэй замерзал…