Ольга Макарова - Камень первый. Холодный обсидиан

На удивление, Серег был осторожен и не оставлял синяков. Каждый удар, шутя пробивавший оборону Кангасска, он останавливал вблизи цели, едва коснувшись, словно боялся разрушить едва наведенный хрупкий мостик взаимного доверия. В тот вечер он много показывал и объяснял. Больше между смертным и миродержцем не прозвучало ни слова: ни о случившемся конфликте, ни о двоедушнике, ни о похищении стабилизатора. Только о боевом посохе.

— Поздним вечером я всегда здесь, — сказал Серег на прощание. — Приходи, если Влада с Орионом не сильно загоняют тебя с утра. Ты должен владеть посохом. Когда умеешь, с ним и против меча выйти не страшно, хоть и дерево…

Вот над этой встречей Кангасск думал долго. Редко бывает, когда что-нибудь тронет сердце (и совесть) так! Прав он был, когда, после разоблачения Немаана клялся себе никогда, ни словом, ни делом не предавать Владу… и Серега.

…Над Одинокой Башней частенько устанавливалась многодневная серая мгла, когда ветра плакали за окном. В такие дни обитатели носа не казали наружу. Но стоило установиться сочетанию «мороз и солнце», как Башня казалась тюрьмой и душа рвалась в блистательный, белоснежный с изумрудными вкраплениями леса мир.

Орион сделал большое дело, сумев заставить Кангасска преодолеть страх высоты и скорости и поставив его на лыжи. Подтвердив еще раз свое звание мастера-золотые-руки, он сделал Кану солнцезащитные очки, стильные, черные и действительно защищающие глаза от слепящего солнца и летящего в лицо снега, не спадающие на самых крутых виражах. За такие очки любой кулдаганец отдаст годовой запас орешков и престижное место у фонтана. Даже Странник — и тот ни на что не поскупится.

Помнится, принимая такой подарок, Кангасск на радостях обнял Ориона, словно счастливый ребенок — щедрого батюшку.

В ответ сын звезд острозубо улыбнулся и сдвинул на глаза собственные очки. Учитывая размер глаз… да, шикарные тонированные стекла закрывали половину лица и эффектно сверкали на солнце…

Вот так… вскоре оказалось, что простой пустынник, в жизни не поднимавшийся выше городской стены и не передвигавшийся по земле быстрее, чем на чарге, может на жуткой скорости гонять по горным склонам и прыгать с естественных трамплинов (в первый раз он сломал руку и зверски ушибся ребрами, так что те ныли едва ли меньше, чем заживающая под заклинанием рука, но все это его не остановило).

…Вернувшись с зимней прогулки, можно было утонуть в мягких креслах гостиной, пить какао и вести околонаучные разговоры. Среди которых попадались и те, «с острыми краями»:

— …Давно хотел спросить, Кан, — начал Орион, и весь его вид в тот момент выдавал пик научного интереса. — Насколько я знаю, в Кулдагане имена дают по одному простому правилу: дабы человек жизнью своей возносил хвалу Прародителям, он должен нести часть их имени. Так, для жителей Арен-кастеля, в женском имени обязателен слог дэ, а в мужском — эм. Если не секрет, почему тебя назвали не по правилам?

Кангасск поморщился: он не любил касаться этой темы, но спрашивал ведь Орион, а не кто-нибудь…

— Мама говорила, отец просил назвать меня так, — ответил он сдержанно. — Она его очень любила.

— Это странно, — крепко задумался Орион. — Твое имя берет начало аж в легендах мира-первоисточника, Ученик…

— И кого там звали Кангасском? — весело полюбопытствовал Кан.

— Кхм… Одного лича. Очень могущественного, надо сказать.

— А лич — это кто?

— Разновидность нежити… — Орион замялся. — Да, скажем так, не вдаваясь в подробности…

— Ничего себе… — хмыкнул Кангасск. — В Арен-кастеле поговаривали, что мой отец был со странностями, но не до такой же степени…

— А кем он был, Кан? — мягко, осторожно спросил Орион.

— Никогда не знал и знать не хочу! — отмахнулся тот и демонстративно уткнулся в чашку с остывшим какао…

В ссору это не вылилось, разве что подбросило обоим пищи для размышлений; дни шли своим чередом: бесконечный золотой дождь.

Для смертного уму непостижимо было так медлить, когда, возможно, над Омнисом повис Меч Рока. Даже думать об этом было тревожно, и к концу года тревога возвращалась все чаще. Но золотой дождь не иссякал.

На какое-то время Кан заставил себя забыть об этом и положиться на мудрость и опыт миродержцев, и ему стало легче.

Влада, Серег, Орион… говорить с ними, учиться у них — вот задача на ближайшее время. Как говорится, не зови беду, она сама тебя найдет. И еще: свой черед приходит всему.

…Однажды утром, толкая впереди себя тележку, нагруженную сухими коробочками ведьминого псевдоплодника, предназначавшегося в пищу сильфам, сонный Кангасск зацепил ею шкаф, и не просто зацепил, а сердито дернул, ворча что-то о несмазанном правом переднем колесе…

Первым делом сверху посыпались склянки, облив Кангасска фенолфталеином, дифенилкарбазидом и прочими радостями, названия которых ему уже не узнать. Что-то прореагировало, окрасив плечо неуклюжего лаборанта в нежно-фиолетовый, что-то прожгло дыру в халате на спине… Но далее — посыпались увесистые научные труды, потянув весь шкаф за собой…

Все слишком быстро произошло. Вряд ли получилось бы убежать, даже не мешайся тут эта несуразная тележка…

Было очень больно: шкаф жестоко придавил ногу, в руку что-то впилось; упав, Кан, к тому же, здорово приложился головой об пол…

Стих грохот — и после нескольких секунд гробовой тишины Кангасск, постанывая, выбрался из-под книг и шкафа, заливая уникальные научные труды кровью из располосованной стеклом ладони, и заковылял к раковине — смывать реактивы, кровь и прочищать рану. Халат отправился прямиком в мусорное ведро.

Непонятно для чего великий маг, способный единой мыслью вылечить любую рану, поместил в лаборатории аптечку с тривиальными бинтами, спиртом и обезболивающими средствами (быть может, он сделал это, просто отдавая дань технике безопасности), но Кангасску аптечка пришлась как нельзя кстати.

Продезинфицировав и кое-как перебинтовав раненую правую руку, Кан вернулся к учиненному им беспорядку. В нерешительности над кучей книг, вдавленной шкафом в колотое стекло и разлитые по полу химикаты, он стоял долго, не зная, с чего начать. Наконец, решив, что глаза боятся, а руки делают, стал поднимать шкаф, держась за него здоровой рукой и налегая плечом. После долгих мучений удалось задвинуть его к стене.

Затем Кан стал поднимать книги, распластанные, помятые. С детства мама приучила его обращаться с книгами бережно, а потому больно было видеть, что он, пусть и ненарочно, с ними сделал.