Александр Бушков - Колдунья

– Спасибо, моя милая, – сказал генерал с видимой неловкостью. – И, знаешь ли… Теперь тем более не стоит отменять поездку в Петербург. Коли уж в доме началось такое… то есть, продолжается, как выяснилось… Я поговорю кое с кем. Мне объясняли, у попов есть какие-то молитвы на этот счет, обряды, что ли… Не знаю, как это называется, я к религии никогда особой рьяности не проявлял… В общем, пусть приберутся тут, пока нас не будет. Нет, положительно пора в Петербург! Иначе вы с Татьяной тут совсем одичаете, как в романе о Робинзоне Крузоэ… Да и дела серьезные, дела…

При последней фразе его лицо исказила мучительная гримаса. Ольга прекрасно понимала, что его гнетет, но ничем не могла обнаружить своего знания, да и совета дать не могла, и помочь тоже. Потому что понятия не имела, как бы сама поступила на месте генерала…

Тут подвернулся прекрасный повод уйти – появился управитель с какими-то бумагами и неотложными делами, весь в хлопотах по обеспечению столь серьезного предприятия, каким, безусловно, была поездка в Петербург. Ольга этим и воспользовалась. Суета в доме достигла уже всех мыслимых пределов, и она в поисках тихого местечка для серьезных размышлений забрела в липовую аллею, в тень, присела на скамейку, опять-таки историческую: как гласила фамильная молва, именно на ней светлейший князь Потемкин пылко объяснялся в любви предмету своей очередной страсти (учитывая успехи князя на этом поприще, имени предмета молва не сохранила ввиду множества кандидатур).

Стоявшая перед Ольгой задача пугала грандиозностью и сложностью: следовало во что бы то ни стало предотвратить заговор против императора – который, скорее всего, из-за невозможности военного мятежа свелся к подготовке вульгарного цареубийства. Во-первых, она считала себя обязанной это сделать – потому что знала то, чего не знал никто, только она одна из посторонних, быть может, видела руку с кинжалом, поднимавшуюся за спиной монарха. Во-вторых, что греха таить, это был бы уж безусловно добрый поступок…

Она так и не поняла в точности, что представляли собой камергер и его приятели, но кое-какие подробности все же от Джафара выведала. Сам он в сем вопросе не был знатоком, поскольку речь шла о временах невероятно отдаленных, – но кое-что все же знал.

В незапамятные времена, до Великого Потопа (который, как уверял Джафар, не выдумка попов, а чистейшая правда, даже, пожалуй, приуменьшенная) существовали свои, совершенно нынче забытые державы, великие города, континенты, от которых не осталось и следа. Едва ли не всё и не все были сметены Потопом – но остатки человечества уцелели… а заодно и остатки невероятного древнего черного колдовства. Примерно так это выглядело в общих чертах. Зло, надо полагать, возрождалось и отвоевывало позиции даже быстрее добра – потому что, к сожалению, давно известно: зло всегда было проворнее, беззастенчивее и решительнее добра…

Джафар приводил какие-то названия, сохранившиеся в памяти подобных ему имена, пересказы каких-то событий – но такие подробности Ольгу сейчас не интересовали, так как ничем не могли помочь в достижении цели.

Самое скверное – это то, что и ее, и ее противников сковывали одни и те же ограничения.

Люди, которых и далее для простоты следует именовать вслед за Джафаром Ночным Племенем, отнюдь не всемогущи. Могущественны – да. Но не всемогущи. Чтобы устранить императора, к примеру, приходится пользоваться сугубо принадлежащими этой стороне средствами: подбивать военных на мятеж, подсылать убийцу. У колдовства, куда ни ткнись, есть пределы. Ничего не стоит с помощью магических штучек поджечь ночью с четырех концов императорский дворец – но никакой магией нельзя заставить императора сложить руки на груди и остаться лежать в своей спальне, пока ее не охватит пламя. Далеко не всякого можно принудить магией и далеко не ко всему – иначе и не стоило бы огород городить, достаточно одурманить полдюжины генералов, и они выведут солдат, как болванчиков…

Одним словом, в сути своей любое колдовство, любая магия все же мелки, а кроме того, потаенны. Всякое их применение сопровождается немалым числом ограничений, запретов и строгих правил.

Так вот, Ольги это касалось точно так же. То, что у нее помыслы были благородными, а у камергера с компанией – низкими, никакой роли не играло.

Предположим, ей удалось бы совершить невероятное и добиться аудиенции у императора – но отсюда вовсе не следует, что он ей поверит, услышав о заговоре. Человека можно одурманить колдовством, усыпить, превратить ненадолго в свинью или шелудивую собачонку – но нельзя заставить поверить в то, чему он верить не хочет.

Тогда? Ей по силам, пожалуй, было на краткое время прикинуться самым что ни на есть взаправдашним начальником III отделения князем Волконским, явиться к императору и убедительно, с фамилиями, датами и подробностями рассказать о том, что уже было совершено злодеями, и о том, что они пока только замышляют. Вот ему император безусловно поверит…

Ну а дальше? Что предпримет император, поверив? Развернет некие действия, предпримет некие шаги… и вот тут очень скоро объявится настоящий Волконский, ни о чем подобном не ведающий, начнутся недоуменные вопросы, нестыковки, сомнения – и пиши пропало.

Точно так же нет никакого смысла, прикинувшись уже государем императором, отдать соответствующим лицам приказ о незамедлительном аресте всей шайки. Их, конечно, арестуют, но очень быстро возникнут те же самые проблемы… Снова все пойдет прахом…

И наконец, самое существенное. Чтобы заниматься всерьез камергером и его друзьями, придется много и долго перемещаться по Петербургу, пользуясь совершеннейшей свободой… что для проживающей в столице барышни из знатного семейства попросту невозможно. Это здесь, в глуши, в забытой всеми провинции Ольга могла, не спрашиваясь и никого не предупреждая, часами пропадать неведомо где, отлучаться из усадьбы, когда захочет, носиться по окрестностям на коне в мужском наряде. В Петербурге у нее не будет и сотой доли той свободы. Ну, предположим, ночью никто и знать не будет, что она покинула дом через окно, и, чтобы ее найти, следует очень постараться, причем исключительно колдовским манером… но ведь могут возникнуть какие-то дела, которые следует решать средь бела дня?

Препятствия казались непреодолимыми. Где-то в глубинах сознания маячила некая идея, но Ольга пока что не могла ее осознать, возможно…

– Отдыхаете после трудов праведных, прелесть моя? – раздался рядом звучный, ироничный, бархатный голос.

Она спокойно подняла глаза, придав себе вид величайшего хладнокровия. Улыбнулась с вызовом:

– Вполне вероятно, прелесть. Но уж никак не ваша.