Инесса Ципоркина - Власть над водами пресными и солеными. Книга 1

— Его мать делала, что могла. Вернее, что умела. Майке вся эта детская физиология, походы к врачам, разборки с воспитателями-учителями — вроде утренней зарядки. Я б, например, умерла от паники в тот первый раз, когда Герка в три года с температурой сорок свалился, а врачи сквозь него смотрели. Причем с таким видом, точно он давно умер и истлел. Зато Майка мигом нашла крайнего и вытрясла из него душу и отдельную палату. Но она терпеть не может разговаривать с сыном. Сестрица для этого слишком энергична… — вздыхаю я. Слишком энергична и слишком занята.

Конечно, я далеко не сразу поняла, что мне НРАВИТСЯ вечная Майкина занятость, из-за которой сидеть с подрастающим Геркой всегда выпадает мне.

Казалось, жизнь можно проводить гораздо интереснее, чем на поприще бэбиситтерства. К тому же мне не нравились молодые матери. Было в них что-то неисповедимо-животное. Как будто с рождением младенца все они резко поглупели, стремясь найти с грудничком общий язык, а потом так и не догнали активно растущего ребенка. Вот и плетутся следом, с трудом осваивая азы интеллектуальной деятельности.

И лишь со временем Герка из обузы превратился в друга. В связующую нить между мной и окружающими. Которая не порвалась, даже когда я стала, мягко говоря, не самым удобным собеседником…

— Словом, Гера привык: если поговорить надо, то с Асей. Тетей Асей! — хихикает Дракон.

Обычно в ответ на шуточки по поводу персонажа рекламы, приезжающего на запах грязного белья, я обливаю презрением и знакомых, и незнакомых. Но сегодня я добра. И примитивна. А потому всего лишь бросаю Константину в лоб огрызок яблока. И попадаю.

— А скажи мне, прелестный малютка, почему ты меня об этом спрашиваешь? — уже довольно нетрезвым голосом произношу я.

— Потому что про себя ты мне ничего не расскажешь, даже если мы целый день проболтаем. — Улыбка у Дракона такая… широкая. Словно две улыбки разом. Человеческое лицо для подобной улыбки маловато. Невместительно.

— Думаешь, про Герку я все-все расскажу, вот заодно себя и выдам? Хитро, геноссе! — хихикаю я, уткнувшись носом в теплую кружку, пахнущую гвоздикой.

— Просто я однажды заметил: мы, мужчины… — Дракон делает едва заметную паузу, словно намекает мне, что он хоть и относится к этой категории, но как-то по-особому относится. Не совсем как человек. Или совсем не как человек. — …охотнее общаемся с теми женщинами, которые не рассказывают, а выслушивают. Нас. Задают вопросы, поощряют трепотню, вызнают детали. А потом удивляемся, что попались в руки манипуляторше, которой, по большому счету, на нашу личность плевать. Она ее воспринимает в качестве бибабо. И мы трепыхаемся на чужой руке, пока нас не сбросят. Потом у нас внутри образуется пустота и мы теряем смысл жизни. Довольно надолго. Иногда — на всю жизнь.

— Зато болтушки вроде меня безопасны, да? — Я хлопаю ресницами, изображая глупость несусветную, вселенскую.

— Женщины, у которых есть, о чем рассказать, не подпитываются чужими душами. Не паразитируют на любви народной. Не превращают окружающих в зомби. Они живут тем, что у них есть своего. Вот так! — и мой мудрый поклонник щелчком отправляет скомканную салфетку в корзину возле столика.

Вот уж не думала, что мужчины анализируют причины жизненных неудач. И пытаются изменить орбиты своего движения относительно женского пола, а не кружить по заданной, регулярно натыкаясь на одни и те же астероиды и переживая каждый раз мировую катастрофу. Или этот Дракон какой-то неправильный, или мое представление о мужчинах — однобокое.

Да и зачем мужчинам меняться? Разве привычка все анализировать меняет орбиту? Мы, женщины, поверяем каждый свой промах трудами какого-нибудь специалиста — и что, совершаем меньше промахов? Нет, просто после очередного говорим себе: ну вот, так я и думала!

— Может, вам нравятся именно манипуляторши, а не эти, которые живут своей жизнью? — пожимаю плечами я.

— Конечно, нравятся. Они так похожи на наших мамочек! — язвит Дракон. — И нам нравится быть зомби!

— Смеешься, да-а-а? — канючу я. — Знал бы людей, над святым бы не смеялся!

— Да, — покаянно склоняет голову он. — Любить манипуляторов всей душой, жить гармоничной жизнью зомби — это святое.

Мы переглядываемся и понимающе улыбаемся друг другу. Хорошо, когда не требуется топить собеседника в разъяснениях и проходить с ним по всей логической цепочке от начала до конца. Надо признать: женщины любят не плохих и не хороших мальчиков. Они любят понятливых. Ну, может, не все. Может, только я.

Открытая эстрада рядом с нами время от времени взрывается незабвенной попсой. И классикой. И попсовой классикой. Сейчас там раздается: "The people say: when you" re in love tomorrow never comes!"* (Слова из песни Фрэнка Синатры "Forget Domani" — прим. авт.) Все правильно. Завтра не придет, если ты влюблен. А если ты осторожен, не придет сегодня. Вся твоя жизнь станет бесконечным завтра. Думать о нем, просчитывать его, бояться его, обеспечивать его — все на завтра и никакого сегодня!

Кажется, я слишком ношусь со своим завтра. Стоит отдохнуть от него. Сбросить будущее со счетов и пожить в настоящем.

Глава 20. Любопытство, открывающее пути

После моего очередного превращения накал событий отчетливо снизился. Как-то стало неинтересно ходить ногами в свете того факта, то и я, и Дубина — драконы. Причем отменно летучие. И непобедимые для монстров. И практически бессмертные — что и вовсе аннулировало наш с Геркулесом интерес к жизни.

Вот так попросишь у высшего распорядителя судеб какой-нибудь особо вожделенной вещи, попросишь — да и получишь. И все. Жизнь кончена. Когда нечего хотеть и нечего бояться, остается только камнем на перекрестке застыть: все дороги перекрыты — и направление к, и направление от.

Единственно что у нас с напарником осталось — это любопытство.

Самая заштатная эмоция, когда выживать приходится. Но спасительная, когда выживание оканчивается. Не прерывается на минутку, которой только на то и хватает, чтоб дыхалку восстановить, а именно заканчивается. И тебе больше ничего не грозит, кроме смерти мозга от скуки…

Словом, вместо упоения драконьим всемогуществом, я, прямо как есть в драконьем виде, сбежала и от Геркулеса, и от его возлюбленной Кордейры. Сбежала и забилась в какую-то северную пещеру задом вперед, выставив наружу только кончик носа и один глаз — чтоб отслеживать смену дня и ночи.

Мой благоприобретенный организм радостно демонстрировал сугубо драконьи фишки: если проходил час, я замечала одно-два мгновения, не больше. Облака проплывали по небу со скоростью гидроцикла Джеймса Бонда, солнце и луна не восходили, а вылетали из-за горизонта, деревья вспыхнули, почернели и оголились — и мир оделся в белое и многослойное, как самая помпезная из невест.