Лариса Петровичева - Единственно верный

— Понятно, — кивнул Шани. Теперь он выглядел потерянным и очень несчастным: таким шеф-инквизитора явно никогда не видели. Андрей заметил, что пальцы Шани, сжимающие пластинку передатчика, дрожат. — Знаете, Андрей Петрович… Возьмите эту дрянь и утопите в болоте. Пожалуйста.

Андрей утвердительно качнул головой.

— Вообще-то это правильно, — сказал Шани, когда пластинка передатчика уже была убрана Андреем на прежнее место, а травяной отвар все-таки выпит. — Знаете, за время здесь я понял, что людьми движет только инстинкт самосохранения. Нам толкуют про мораль, идеи, праведность и неправедность, Заступник сказал, что блажен тот, кто голову положит за други своя…

— Это не Заступник, — поправил Андрей. — Это из Библии.

— Да? Ну ладно, допустим. Тем не менее, вы, блестящий доктор, гуманист и идеалист, не захотели стать спасителем целой страны, которая тонет в дерьме. А потому, что вам на костер не хочется. Известно ведь, что болезни лечатся целованием чудотворных икон, а тут вылез неведомо откуда лекарник и давай какие-то уколы делать. Да на костер его, и всего-то делов. И про невмешательство вы, доктор, слукавили… где же тут невмешательство, если в вашу совершенно частную жизнь залезли самым непристойным образом? Ну хотите вы принимать наркотики — кого, кроме вас, это касается? Так ведь нет…

— Пожалуй, ты прав, — не стал спорить Андрей. Он задумчиво смотрел в темную от времени столешницу и бездумно скользил пальцем по древесному рисунку. — Однако наступает момент, когда нужно действовать вне всяческих инстинктов. Тебе ведь нельзя в столицу, не так ли? Первый же патруль тебя если не пристрелит, то бросит в тюрьму. И ты тоже пойдешь на костер — по меньшей мере, за убийство того капитана, — он мотнул головой в сторону камзола. — Но завтра с утра мы с тобой поедем в столицу — спасать тех, кого еще можно спасти.

Шани кивнул.

— Да, поедем. Потому что люди… наверно. Да и вообще, — он поболтал остатками отвара в своей кружке, — странную мы с вами тему выбрали для разговора.

И с этими словами он уснул. Кружка выскользнула из его пальцев и скатилась на колени, травяной отвар расплескался, но Шани этого не заметил. Андрей осторожно взял кружку и посмотрел в окно — метель заканчивалась, а ночь стала белой-белой, и на небе проглянула луна сквозь хлопья уходящих на юг туч. Поставив кружку на стол, Андрей стал собираться на улицу — надо было зажечь фонарь.

В воздухе еще мелькали снежинки, но метель уже миновала. Маленький дворик и огород Андрея превратились в белую страницу, еще не тронутую чернилами людских и звериных шагов. Андрей обернулся на избушку: казалось, она надела огромную песцовую шапку. На снег падало золотое пятно — квадрат окна, а кругом было тихо-тихо: не шумели деревья, не ворочались в лесу звери, даже ветер не свистел. Андрей прошел к фонарю и вынул из кармана огниво. Надо же, когда-то он не знал, что подобная вещь в принципе существует, а теперь пожалуйста, обращается с ней споро и ловко — вот и фонарь зажегся. Довольно улыбнувшись, Андрей спрятал руки в карманы и огляделся. Все спало, и тишина стояла такая, словно мир еще не родился. С низкой ветки кривенькой яблони оторвался лист и неслышно упал на снег — на белой странице возникло первое слово…

Андрею вспомнилось, как они с семьей проводили отпуск в горах — было так же снежно и звонко; казалось, что человеческое дыхание слышно за много миль. Инга тогда носила короткую шубку из лисицы. Андрей смотрел на нее и думал, что на самом деле она фея этих гор, снега, безмолвных караульных сосен в белых шапках — что это сон, который вот-вот растворится в наступающем утре. Так оно и случилось. Сейчас, стоя на опушке леса на крохотной планетке за несчетное количество световых лет от Земли, он не был уверен, действительно ли существовала та женщина в рыжей шубке и те мальчишки, что строили снежную крепость и решали, кто будет гарнизоном, а кто — захватчиками.

В груди что-то неприятно сжалось, и на какое-то время стало трудно дышать. Андрей распахнул куртку, давая доступ воздуху, и некоторое время стоял, не шевелясь. Воспоминание угасло, словно и не приходило.

Еще один лист не выдержал тяжести снега и слетел на землю. Теперь на белом поле возникала фраза, словно невидимый автор начинал черновик новой повести. Андрей усмехнулся — вряд ли кому-то захочется написать о нем. По большому счету Шани прав: ссыльный врач, рохля и интеллигентский нюня, чьих сил и умственных способностей хватило только на сидение на болотах, вряд ли будет кому-то интересен. Ни как личность, ни как предмет искусства. Однако есть ли смысл переживать по этому поводу?

Тучи окончательно рассеялись, и в черноте неба проступили крупные звезды, свежие, будто умывшиеся в снегу. Память снова унесла Андрея в прошлое — в тот день, когда Витька, самый творческий и взбалмошный тип из их университетской компании прошел операцию и вживил в себя фотоаппарат. «Просто, как все гениальное, — сказал он тогда. — Смотришь, видишь что-то интересное и все, что тебе надо — это просто моргнуть и получить отличный снимок. Кстати, есть уйма опций для обработки изображения». Интересно, жив ли еще его старый друг, и захотел бы он сейчас сфотографировать это высокое холодное небо, усеянное незнакомыми землянам созвездиями. Вон там — длань Заступника, по ней узнают, где север. А там, над лесом, восходит Победитель Змеедушца — вон, изогнулся весь…

Почему он вообще думает об этом? Десять лет ведь старался не вспоминать, и это прекрасно удавалось, а теперь вот стоит в снегу и захлебывается в памяти. Или это появление земляка — молодого мужчины с насквозь промороженным циничным взглядом профессионального убийцы — настолько растревожило бывшего врача? Темные воды поднимаются все выше и выше, он вот-вот утонет: маленькая коричневая родинка у Инги под лопаткой, сыновья, озаренные вечерним солнцем, гоняют в футбол по двору, его сестра танцует вальс, статья доктора Кольцова в «Науке и жизни», умопомрачительный запах цветущей сакуры под окнами дома, счастливая монетка в кармане пальто…

Андрей не сразу понял, что плачет — настолько это было странным и для него, в общем-то, неестественным. Все это глупая сентиментальность, подумаешь, постаревший бывший интеллигент вспомнил молодость, — пытался сказать он себе, но тихие скупые слезы никак не желали останавливаться. Наконец, ему удалось взять себя в руки; Андрей провел рукавом куртки по лицу и вдруг понял, что стоит здесь не один.

Он обернулся к дому и увидел Нессу. Та стояла в дверях, совершенно позабыв о том, что с открытой дверью дом выстуживается, и смотрела на Андрея, приоткрыв от изумления рот.