Лариса Петровичева - Единственно верный

— Домовой? Да вряд ли, просто крышу надо новую…

Несса пожала плечами. Все, даже самые маленькие дети, прекрасно знали, что в любом доме на чердаке живет домовой и следит за порядком, как строгий хозяин. Если ему все нравится, то он завивает женщинам волосы и заплетает косы, а мужикам выращивает густые красивые бороды. Ну а если домовому что-то не по нраву, то он возится, плачет и даже может придушить. А Андрей в домового не верил. А верит ли он в Заступника? — подумала вдруг Несса. Вон, икона дома всего одна, да та и приткнута в углу как-то криво…

Инквизитор шевельнулся на лавке и что-то пробормотал на незнакомом языке. Андрей вздрогнул, словно получил хорошую оплеуху.

— О чем он говорит? — полюбопытствовала Несса. — Он ведь по-нашему ни слова не сказал.

— Бредит, — коротко ответил Андрей. Не рассказывать же ей о том, что инквизитор говорит по-испански, и что они с Андреем с одной планеты… Эх, испанский, испанский — Андрей его почти забыл, а раньше знал довольно неплохо. Ну ничего, разберемся, тем более, что жители Гармонии владеют несколькими языками, а уж английский-то Андрей знает так же, как и родной русский.

— Dónde estoy?[4] — хрипло спросил инквизитор. Андрей встал, пересек комнату и сел на лавку рядом с больным. Тот открыл глаза и посмотрел на Андрея невидящим сиреневым взглядом.

— Hablan ruso? — промолвил Андрей. — Inglés?[5]

По щеке инквизитора пробежала слеза — на сей раз самая обыкновенная.

— По-русски… Да, говорю, — медленно произнес он так, словно пробовал слова давнего языка на вкус, или ему было больно говорить. — Вы русский?

— Да, — ответил Андрей и повторил: — Да, я русский.

— Господи… — прошептал инквизитор. — Не верится…

Андрею тоже не верилось. В нем настолько смешались самые разные чувства, что он не мог дать какого-то названия этому водовороту.

— Я Александр Торнвальд, — сказал инквизитор едва слышно. Выражение его лица было странно удивленным, словно он не ожидал, что сможет произнести собственное имя на своем родном языке. — Для местных — Шани Торн, бывший глава инквизиции Аальхарна. Сюда сослан двадцать лет назад по обвинению в тройном убийстве. А вы?

Значит, мой земляк — убийца, подумал Андрей. Подождите, а сколько же ему лет? Не мог же он ребенком отправить на тот свет троих… Торнвальд словно прочитал что-то на лице Андрея, потому что добавил:

— Я убил свою беременную мачеху. Она подвешивала меня в петлю, когда отец уходил на службу, — узкая аристократическая кисть с тяжелым перстнем на пальце чуть сжала горло, — вот здесь. Потом я не выдержал.

— Понятно, — кивнул Андрей. — Немало вам пришлось пережить…

Инквизитор прикрыл глаза.

— Немало…, - согласно промолвил он. — Вам, я так полагаю, не меньше. Вы врач?

— Кольцов Андрей Петрович, бывший главный врач Московского окружного военного госпиталя, — откликнулся Андрей. — Сослан десять лет назад за синтез и употребление наркотического вещества. Сейчас спецслужбы используют его в качестве сыворотки правды.

Губы инквизитора дрогнули в слабой улыбке.

— Нам нужен был химик, — произнес Торнвальд. — Андрей Петрович, в столице эпидемия…

Когда он говорил эти слова, умирающую столицу заметало снегом. Никто не зажег фонарей на улицах, и город казался темной тушей издыхающего от заразы зверя, чья плоть уже начала гнить изнутри. Люди заперлись в домах и, живые, лежали в своих кроватях словно мертвецы. А снег заносил улочки и площади, поленницы дров для казни еретиков и ведьм, храмы и публичные дома — словно кто-то наверху дал задание заковать город в ледяной морозный саркофаг, чтобы память о нем исчезла навеки. Андрею, сидевшему сейчас в теплом уюте избушки, вдруг привиделась столица, в которой он никогда не был — люди в ней казались тусклыми огоньками свечей, которые задувало незримым ветром.

— Болезнь Траубера, — сказал Андрей. — Редактированная версия бубонной чумы, которую раскидали по задворкам космоса. Кто бы мог подумать, что нас с вами забросило на могильник.

Лицо инквизитора болезненно исказилось.

— Я санкционировал строительство храма на месте консервации вируса, — признался он. — Клянусь, я не знал…

— Не вините себя, Александр, — сказал Андрей. — Вы сможете завтра с утра поехать со мной в столицу? Я смог синтезировать биоблокаду. Хватит на всех.

— Разумеется, — Торнвальд хрипло откашлялся и предложил: — И, Андрей Петрович… обращайтесь ко мне на «ты», пожалуйста…

— Хорошо, — кивнул Андрей и отошел к столу — налить в кружку травяного отвара для своего пациента. После прививки биоблокады для скорейшего выздоровления всегда рекомендовалось обильное питье. Несса сидела в углу и с невероятным любопытством смотрела то на лежащего Шани, то на Андрея. Ей ужасно хотелось узнать, о чем же они разговаривали на непонятном, но очень красивом языке.

— Это кто все-таки? — не вытерпев, спросила она у Андрея. — Солдат или инквизитор?

— Инквизитор, — подал голос Шани и для пущей достоверности потыкал пальцем в свою татуированную розу. Несса невероятно засмущалась и опустила глаза.

— Простите, господин, — промолвила она. — А камзол солдатский тогда откуда?

— Несса! — укоризненно сказал Андрей. Вот ведь любопытная девчонка! Шани собрался с силами и сел на лавке — судя по тому, насколько осторожно он обращался с забинтованным плечом, ему было не слишком-то хорошо — и ответил:

— Это камзол капитана, который должен был отвести меня на казнь.

От таких новостей Несса натурально раскрыла рот.

— А разве инквизиторов казнят? — осведомилась она. Судьба капитана ее явно не интересовала. Шани печально усмехнулся и кивнул:

— Мы горим точно так же, как и еретики, — грустно заметил он.

Метель усиливалась, и фонарь во дворе погас. Несса, устав слушать речь на незнакомом языке, подалась спать, а Шани и Андрей все сидели над кружками с нетронутым отваром и разговаривали о своей до-аальхарнской жизни и том, что произошло с ними за эти годы на Дее. В итоге Шани спросил:

— Скажите, Андрей Петрович, а почему вы раньше никого здесь не лечили?

Андрей задумался, глядя в метельный мрак за окном. Действительно, почему? Он же врач — что мешало ему, выучив язык, стать лучшим целителем Аальхарна и вытащить несчастную страну из болезней, которые приходили каждую зиму, то легкие, то тяжелые… Разве не мог он синтезировать биоблокаду десять лет назад да по свежей памяти?

— Наверно, потому, что при мне всегда проповедовали принцип невмешательства в чужие дела и жизнь, — произнес он, когда молчание стало уже неприличным. — И потом, это все-таки другая планета, а я не специалист по болезням гуманоидов. Но болезнь Траубера пришла сюда из моего мира, — он криво усмехнулся и закончил, — и некому было ее уничтожить, кроме меня.