Драконьи булочки (СИ) - Лариса Петровичева

— Как ночь перед экзаменом, правда? Мне тоже не по себе. Тут всем не по себе.

Когда он признался, что ни разу не готовил трифли, во мне что-то упало. Вот и провал, вот и продавай свое дело… Но Оран нашел рецепт в кулинарной книге и взялся за дело с той энергией, которая охватывает ученого, когда тот вступает на неизведанную территорию. Сейчас, глядя на его лицо, озаренное вдохновением, я впервые по-настоящему поверила в то, что у нас все может получиться.

Мы победим. Пакуй вещички, Женевьева.

— Ты разобрался с рецептом? — спросила я. Оран кивнул.

— На самом деле он очень простой. На дно стаканчиков кладутся бисквиты. Сверху слой из сливочного сыра и сахара, я все это пробью в мешалке, будет, как облачко. Потом желатин, персики… все это смешивается и заливается в стаканчики.

— Стаканы не разбились? — спросила я. Большой Джон посмотрел так, словно хотел сказать, что здесь работают профессионалы.

— Триггви все доставил в лучшем виде! И стаканы, и персики! Теперь главное, чтоб морозильный шкаф справился и все заморозил.

— Времени достаточно, — ответил Оран, укладывая бисквит в последние стаканчики. — И получится вкусно, намного вкуснее, чем шоколадные пирожные.

Он задумчиво посмотрел на полк стаканчиков и пробормотал:

— И почему я раньше не готовил трифли? Выглядит интересно.

— Наверно, потому, что тебе нравится работать с тестом, — сказала я. Оран пожал плечами.

— Да. Нравится. Тесто ведь в каком-то смысле живое. Когда я к нему прикасаюсь, то это будто акт творения. Не просто круассаны, а настоящее творчество.

Я улыбнулась. Нет, он был не просто кондитером, мой Оран. В каждом движении его души была настоящая поэзия — именно она превращала круассаны и пирожные в произведение искусства.

В конце концов, круассаны подают во всех пекарнях королевства. Но нигде нет таких, как у нас.

— Ты, наверно, смог бы работать скульптором, — сказала я. — Ты оживляешь тесто, а они камень и глину.

— Киллиан, кстати, так и говорил, — признался Оран. — Мол, лучше бы я возился не на кухне, а в скульптурной мастерской. Но тесто кажется мне живее камня.

— Где он сейчас? — поинтересовалась я. — Уехал, передав послание?

— Я уговорил его остаться до завтра и попробовать трифли, — признался Оран и вдруг дотронулся до груди, там, где лежал узор из перьев. — И еще сказал, что, возможно… скоро все будет кончено. Проклятие развеется.

Я поднялась с табурета, подошла, взяла его за руку — так мы и стояли несколько долгих мгновений, окутанные своей надеждой и верой в лучшее.

— И ты снова сможешь летать? — спросила я. Оран улыбнулся, вдруг сделавшись растерянным и совсем юным, словно воспоминание о небе стряхнуло с него годы скитаний и боль этих долгих лет.

— Смогу, — кивнул он. — И обязательно покажу тебе небо. Но сначала давай победим.

* * *

Я все-таки смогла заснуть на диванчике в своем кабинете и поднялась уже утром, когда пекарню наполнил запах свежего хлеба, а на двери звякнул колокольчик — пришли первые покупатели. Приведя себя в порядок, я вышла и увидела вдову Тимоти: она заказала омлет с овощами и со вздохом уселась за столик у окна.

— Джина, Джина! — сказала вдова. — Ты сегодня обязана победить. Знаешь, почему?

— И почему же? — поинтересовалась я, принимая из рук Алпина чашку кофе.

— Потому что от свиных котлеток “Вкуса навсегда” у меня изжога! — призналась вдова. — Кто б знал, что они туда кладут, но изжога исключительная.

— Скажу вам по секрету, если все перестанут там заказывать, “Вкус” уйдет из Шина сам, — сказал Алпин, ставя тарелку перед вдовой, но та только рукой махнула.

— У них ведь вкусно. И вкус какой-то привязчивый, хочется еще и еще. А потом изжога, — вздохнула вдова. — Лучше бы их совсем не было.

— Ну, вы знаете, за кого тогда голосовать, — улыбнулась я и пошла к морозильному шкафу.

Оран сидел на табуретке, пил, судя по его виду, уже не первую чашку кофе и, увидев меня, признался:

— Сегодня десертов не будет, я устал с этими трифлями, как собака.

— Конечно, отдыхай, — я погладила его по плечу и заглянула в морозильный шкаф. Стаканчики с трифлями толпились в нем, напирая друг на друга, и каждый был произведением искусства. Нежный бисквит, плотное облако сырной массы с персиками и сверху прозрачный слой золотистого желе с аккуратно уложенными персиковыми кусочками — да, такого в Шине еще не видели.

— Даже не предлагаю включить это в меню, — сказала я. — Хочу видеть тебя дома… и не усталым.

Оран кивнул. Большой Джон потащил поднос с булочками в торговый зал, и я негромко спросила:

— Как ты? Как проклятие?

Дракон расстегнул несколько пуговиц на рубашке, открывая грудь, и я увидела, что каждый завиток, каждая черточка в перьевом узоре наполнены огнем. Он горел тихо и ровно, и я чувствовала, как его сила испепеляет узы, наложенные домом Боллиндерри.

Скоро Оран сможет летать. Совсем скоро.

— На всякий случай держись от меня подальше, — с искренней тревогой произнес дракон. — Боюсь, когда проклятие падет, я сразу же обращусь… и могу как-то задеть тебя. Ранить.

Я погладила его по плечу, стараясь передать этим прикосновением все свое тепло и надежду.

— Ты никогда меня не ранишь, — уверенно сказала я. — Но мы оба будем осторожны, правда?

Сегодня Зал собраний был полон: пришли даже те, кто пропустил первый раз. Вдова Тимоти, которая, разумеется, не видела стаканчики с трифлями, разболтала всему поселку, что Оран приготовил что-то невыразимо вкусное, потрясающее и сногсшибательное — и люди занимали места за столами в Зале, переговариваясь и прикидывая, у кого же все-таки вкуснее десерт.

Большой Джон, Оран и Алпин перенесли коробки с трифлями — работники Женевьевы выставили коробки с пирожными. Каждое было в своей отдельной коробочке, перевязанное лентой — просто венец изящества и столичного стиля. Женевьева смотрела в сторону наших трифлей с привычно презрительным выражением лица, но в глазах блестела тревога.

Отлично. Почувствовала, дрянь такая, свое поражение. Я приободрилась, улыбнулась ей и спросила:

— Ну что, ты готова паковать вещи и уезжать из Шина?

Женевьева хищно сощурилась и ответила:

— Еще посмотрим, кто уедет.

Ее помощники раздали всем пирожные, и некоторое время народ обменивался впечатлениями. Какая яркая коробочка, какая тонкая ленточка, как нежен запах шоколада! Я помнила эти пирожные, Кевин как-то принес пару — да, они были хороши.

Вот только в них не нашлось места для души. Для того, что превращает штампованную еду в чудо, озаряющее сердце своим светом.

— Дорогие друзья, позвольте представить вам пирожное “Шоколадный восторг”! — пропела Женевьева. — Никаких примесей, только шоколад,