Лечим все, кроме истинности (вылечим всех)

Маллес закивал, расплылся в улыбке, словно припомнил что-то приятное.

– Твои придут к концу смены, – добавил Рик, разворачивая меня к дверям. – Сам с ними поговоришь.

– Все активисты? – похоже, даже Маллес не очень-то хотел такого столпотворения.

– А ты что думал? – вскинул бровь Рик. – Между прочим, они тут вчера буянили на весь коридор! – в его голосе зазвучало осуждение.

Маллес нахмурился, посуровел.

– Я скажу им. Больница – не место для таких сборищ. Достаточно пары верберов, чтобы прознать про меня и рассказать другим.

– Вот и скажи! – Кивнул Рик. – Сегодня придут вожаки и твоя дочь.

– Марисса, – мягко, почти мечтательно произнес Маллес.

– Ты назвал ее в честь жены? – удивился Рик.

Маллес кивнул, скрипнул зубами и отвернулся к окну.

На несколько минут, показавшихся мне вечностью, в палате повисла тишина. Напряженная и какая-то тяжелая она мешала дышать, заставляла чувствовать себя очень неуютно.

Не успела сообразить, что происходит, как Рик крутанул меня, и мы даже не вышли, скорее, сбежали из палаты.

В коридоре пахло клюквенным компотом и молоком.

Рик взял меня под руку и скомандовал:

– В ординаторскую! Оставишь свой пирог и работать!

– А где жена Маллеса? – вырвалось у меня.

Рик притормозил у двери в стационар так резко, что я чуть не завалилась вперед. Василиск быстро поддернул меня назад и очень тихо ответил:

– Она… хм… Умерла. При родах.

– Я думала, при родах тут давно никто не умирает! – поразилась я.

– Так и есть, – пожал плечами Рик и почти шепотом добавил. – Ключевые слова – «тут» и «давно»…

Василиск отвел глаза и некоторое время изучал гладкую синюю стену. Скулы его резко очертились, желваки заходили ходуном.

В голове роились десятки вопросов, я даже выбрать толком не могла.

Почему Рик не знал, как зовут дочку Маллеса? Почему он вообще с ней незнаком? Раньше я думала – Рик знает тут всех и вся. Тем более, дочку такой ключевой фигуры, как Маллес! Вожака среди вожаков!

Вдруг, почему-то показалось, будто эта тема между василиском и вербером нечто вроде табу… После того, как Рик упомянул ее, эти двое резко прервали диалог и больше не проронили ни слова.

Что значат пресловутые «тут» и «давно»?

Почему Рик ведет себя так, словно виноват в смерти жены Маллеса?

Я уже было открыла рот, чтобы выплеснуть на василиска накопленное недоумение.

Но он выглядел таким растерянным и подавленным, что вопросы прилипли к языку.

И я не нашла ничего лучше, чем осторожно погладить Рика по плечу. Он резко повернулся, растянул губы в странной, почти неестественной улыбке и выдохнул:

– Знаешь. Мне этого очень не хватало. Чьей-то ласки. Небезразличия. Иногда… даже утешения.

Он прикусил губу, словно признался в чем-то ужасном, вдруг схватил, стиснул в объятиях и прошептал на ухо:

– Сами! Если ты это у меня отнимешь…

Я услышала, как скрипнули зубы Рика. Он торопливо отстранился и дернул дверь так, что та врезалась в стену. Поспешно рванул наружу, утянув меня за собой.

Ошарашенная, совершенно сбитая с толку, я понеслась за василиском, в ординаторскую. А в ушах все еще звучали его слова: «Сами… Если ты это у меня отнимешь…»

От них щемило в груди, хотелось плакать, обнимать Рика и обещать, что ничего такого не случится.

Хорошо, что я этого так и не сделала…

…Оставив пирог в ординаторской, я поспешила в палату к первому пациенту, затем ко второму, к третьему, к четвертому…

Все как обычно, ничего нового.

Раны, переломы, вывихи, ожоги… И так до бесконечности.

Обработка, швы, тугие повязки вместо гипса. Оборотней гипсовали только в самых крайних случаях. Если кость совсем раздроблена, если перелом во многих местах или винтовой. При обращении тела двусущих слишком сильно менялись, и вреда от такого лечения было больше, чем пользы.

Не переходить в звериную ипостась больше суток двусущим не удавалось. После такого «воздержания», они обращались почти неосознанно, на чистых инстинктах. Говорили – зверь рвется наружу, иначе ему не выжить, а значит, не выжить и человеку.

С Латифой мы едва ли обменялись парой слов. Сезон первых боев молодняка в зверином обличье продолжался, и раненые прибывали в огромном количестве.

Ничего опасного для хищных двусущих – не доросли еще, чтобы драться всерьез, но работой они нас обеспечили ежеминутной.

Какой там пирог ближе к концу смены! Я даже выдохнуть не успевала, даже понюхать выпечку. Не то, чтобы выпить чая.

К утру у меня привычно болело все тело, опустела голова, и казалось, на ней надето чугунное ведро, по которому кто-то беспрерывно молотит тяжелой железякой.

И, конечно же, именно в это время по коридору разнеслись зычные крики верберов.

Я метнула взгляд на энергочасы, под самым потолком приемного, напротив входной двери. Выглядели они как самые обыкновенные, круглые, белые ходики. Только завода не требовали и совсем не тикали.

Верберы проявили редкую пунктуальность – явились точно в указанное Риком время.

Василиск появился почти сразу же, приобнял меня за талию, окинул непривычно смущенным взглядом, но промолчал. Он, что, умеет стесняться? Я думала, что знаю Рика как облупленного.

Изучила его повадки, мимику, жесты, привычки, даже весь набор интонаций – от безапелляционных приказов до дружеского подтрунивания. Но на поверку все это оказалось наносным, внешним. И я ни разу не посмотрела глубже, не попыталась понять – что творится за фасадом язвительности, нахальства, чисто мужской самоуверенности. Очень жаль… Похоже, Рик сильно переживал, даже страдал. А я и не догадывалась – насколько ему тяжело.

Словно поймав мое настроение, василиск улыбнулся – тепло и ласково, приобнял покрепче.

– Сами, все хорошо, – шепнул он на ухо. – Забудь, что я сказал.

Я хотела ответить, но Рик кивнул в сторону верберов.