Надежда Попова - Natura bestiarum.

— И старуха на худой конец сгодится, — передернул плечами Карл Штефан, выбираясь из-за стола. — Все монеты на одно лицо… Дай мне комнату, — повторил он, обратясь к трактирщику, следящему за ним с осуждением. — Уберу-ка я все же рабочий инструмент подале от майстера инквизитора, коли уж он сегодня в столь наставническом настроении духа.

— Свои вещи заберешь сам? — с неподдельным интересом осведомился Велле. — Или не рискнешь попадаться ей на глаза?

— Если судить по опыту, пожитки мои уже валяются в коридоре перед дверью. Показывай комнату.

— Audacia est fortuna altera[31], — констатировал Курт вслед уходящему, и тот отмахнулся, не оборачиваясь:

— Всякий ищет удачи, как может, майстер инквизитор.

— Боже, какая наглость, — ошеломленно пробормотал торговец, когда Карл Штефан скрылся на втором этаже. — Никаких сожалений, никакого стыда… И вы вот так просто его отпустите, майстер инквизитор? Не попытаетесь узнать, кто он и откуда? Ведь он сбежит, как только явится возможность!

— Он понял, что я сказал, — отозвался Курт равнодушно. — И, когда не прикидывается простачком, изъясняется весьма гладко. Студент или выходец из среднего сословия… Он имел глупость проболтаться о том, что назвался настоящим именем, а стало быть, учитывая прочие данные, отыскать его при желании будет несложно. И в нашей ситуации, полагаю, не он самая главная забота. Ликантроп никуда не делся, и правила остаются прежними. А это означает следующее. У всех нас было нелегкое утро, посему пару часов надлежит уделить отдыху, после чего мы продолжим запасание в первую очередь водой — она уходит быстро — и топливом.

— Вы в самом деле думаете, — подал голос Хагнер, — что такая тварь может быть… как человек?

— Он и есть человек, — пожал плечами Курт. — Такой же преступник, как и прочие, вот только от заурядного злоумышленника его отличает еще одна способность причинить вред. Яна можно понять, однако он в корне неправ. Никакие сверхъестественные возможности не означают бесспорно, что возможности эти будут употреблены во вред; все зависит от их носителя.

— А как еще их можно применить, такие способности? — возразил парнишка, отирая взмокший лоб ладонью, и, прокашлявшись, уточнил: — И как такое чудовище может спорить с собственной натурой?

— Поверь, может. Обычные люди, Максимилиан…

— Макс.

— Макс. Обычные люди, Макс, ведь тоже не добродетельные создания, и в душе многих из нас зреют помыслы, которые, будучи воплощены, немногим отличались бы от того зла, что вершат всевозможные ликантропы, стриги, ведьмы и прочая. Мало ли, кому и чего может пожелаться, что может вообразиться в мыслях; мы запрещаем себе это делать, вот и все — запрещаем, порою продолжая желать. Такой, как наш непрошеный сосед, осознающий себя, понимающий, что делает — и он тоже способен при желании остановить себя, запретить себе; его вина не в том, что часть его природы отлична от людской, а в том, что он избрал потакание этой природе, а не подчинение ее себе. Ян спросил, верю ли я в раскаявшегося стрига; верю. Видел. Посему знаю доподлинно: все в их руках. Так же, как все в руках убийцы, грабителя, вора, мошенника и прочих многообразных представителей преступного мира.

— У вас все так просто, — невесело усмехнулся Хагнер, и Амалия нахмурилась, подтолкнув его в плечо:

— Максимилиан!

— Все непросто, — согласился Курт. — Спорить с собою всего трудней. Я по себе это знаю. Однако человек, Макс, может все. И подчинить себя себе тоже; именно поэтому на суде не будет аргументом защиты тот факт, что в нашем приятеле где-то в глубинах души и тела дремлет зверь. Он сам теперь пробуждает этого зверя и, похоже, не особенно печалится по этому поводу.

— На суде? Вы намерены… что ж — арестовать его, майстер инквизитор? Взять живым?

— Это в идеале, — кивнул он. — Разумеется, я не стану бегать вокруг него с кандалами, пока он будет кого-то… гм… но если выпадет возможность — да, сущность моей работы заключается в том, чтобы брать подобных личностей живыми.

— Для чего? Зачем суды, если все и так ясно, если ему все равно смерть? Не проще ли убить такую тварь на месте?

— Максимилиан! — снова одернула его мать с явственным ужасом в голосе. — Прекрати.

— Почему же, — остановил ее Курт, — интерес вполне понятный… Затем, Макс, что от нашего знакомца, к примеру, можно будет узнать много интересного. Скажем, о его собратьях, которые в эти несколько ночей, быть может, занимаются тем же самым где-нибудь на другом конце Германии. Это первое и самое очевидное. А кроме того, на пороге смерти люди, бывает, меняются.

— А вы показались мне реалистом, майстер инквизитор, — тихо вымолвил фон Зайденберг, разомкнув губы впервые с начала беседы. — Не думаете ж вы, что чудовище может и впрямь раскаяться.

— Какие только чудеса не случались в моей практике, — возразил он, и рыцарь недоверчиво покривил губы. — Но скажем так: моя работа, моя обязанность — предоставить такую возможность; что будет делать осужденный с отведенным ему временем — его личное дело.

— Ван Ален с вами не согласится, — заметил Хагнер убежденно. — Он будет за то, чтоб убить тварь. Не станете ж вы драться с человеком, чтобы сохранить живым зверя?

— А знаете, майстер инквизитор, — осторожно вклинился Альфред Велле, — боюсь, и я буду на его стороне. Положим, случилось чудо, и вам удалось взять вервольфа живьем; так ведь это опасно — держать его тут, неужто сами не понимаете? Это не кобыла, которая, Бог дал, стоит себе тихонько, ест да гадит; а железных кандалов при вас, я так мыслю, не имеется.

— Утешьтесь, — отмахнулся Курт, — это рассуждения больше отвлеченные; убежден, что наш сосед не предоставит нам возможности себя взять, и спорить будет просто не о чем.

— А если все же? — настойчиво спросил Хагнер, и мать потянула его за рукав:

— Не цепляйся, Максимилиан, и довольно, в конце концов, говорить об этом. Уходи в постель, тебе надо лежать.

— Я в порядке.

— У тебя жар, и ты не в порядке.

— Послушай мать, — посоветовал Бруно; Курт наставительно кивнул:

— Хороший совет. К слову, совет этот касается каждого: передохните, соберитесь с духом и силами, и приступим к пополнению наших запасов. Прилягу на час, — сообщил он помощнику, поднимаясь. — Ты за главного. На улицу ни шагу. Никому.

Глава 8

Второй день осады истек столь же уныло, сколь и первый, наполненный все теми же однообразными заботами. Отличие было лишь в том, что в этот раз Хагнер не сидел у стены, наблюдая за монотонными перемещениями взрослых, а пребывал в комнате с матерью, сегодня тоже не участвовавшей во всеобщей мобилизации сполна. К вечеру, когда сгущающаяся темнота прервала тихую суету, парнишка спустился в трапезный зал и, сторонкой обступив так и не отмывшееся темное пятно на полу, уселся за стол, так же, как и прежде, уронив голову на руки и не глядя по сторонам.