Евгения Белякова - Король-Бродяга (День дурака, час шута)

Я боялся того, что он открыл мне — и более от осознания этого страха, чем от полного понимания, я поверил, что это так. Раз мой разум, эта хитрая змея, так стремился уйти от этого разговора — значит, он был слишком опасен, а опасен, потому что правдив.

В хорошей пьесе часто бывает так, что герой вдруг осознает что-то, переворачивающее его жизнь. Поверьте, в реальности такое тоже сплошь и рядом.

Я вдруг ощутил, что ко мне медленно, но неотвратимо подкрадывается понимание. Начиналось оно с колен, которые вдруг охватила резкая дрожь; я упал, завалился набок, как дерево, прижимая к себе мою девочку. И настолько мощным был этот вал прозрения, что я на миг забыл и о ней, и о себе — оставалось лишь плыть, размахивать руками и ногами, понятия не имея, в какой стороне воздух; меня захлестнуло с головой и потащило вниз, в пучину. Такое простое слово 'понимание', а я задыхался… и как расчетливо, обманчиво медленно оно зрело! Накапливая соки, наливаясь силой… словно оно было рекой, даже речушкой, маленькой, затхлой — но по прошествии времени тучи затягивали небо, наполняя ее исток дождевой водой, с гор сходили лавины, вскрывались родники, повинуясь неспешному движению скал; и каждая утрата моей жизни, каждый вздох и даже самая маленькая радость — добавляли по капле в эту реку. А Цеорис сейчас разрушил плотину.

Я понял… Понял, что бессмертие — не проклятие, не кара, не насмешка Рока, но лишь возможность жить, учиться, понимать и… да, заботиться о ней.

Понял, почему испытывал такой всепоглощающий страх перед бессмертием раньше. Я ведь считал жизнь пустышкой, себя — бабочкой однодневкой; или даже еще хуже: марионеткой в руках Судьбы. Я так и сказал лекарю, и я искренне в это верил! Я увидел себя, бегущего прочь от замка герцога — измотанный, запуганный… То, как я воспринимал себя и мир вокруг — определило мой страх: ведь перспектива прожить вечность серых, предсказуемых, предопределенных будней ужасала. Кому охота десятилетиями болтаться, словно кукле, на ниточках между землей и небом? Поэтому я бежал, в страхе, всепоглощающем ужасе перед своей жизнью, и даже эти несколько шагов, которые я сделал, до того, как упал, были бегством.

Я вынырнул из понимания.

Я глотнул мокрого, словно кашель города, воздуха. Я встал, пошатываясь — и понял, что никогда уже не буду бежать. Даже если сейчас я направлюсь на кладбище, как собирался, и лишу жизни Хил, и закопаю ее, украсив могилу сорванным тут же маракхула, цветком мертвым — это будет не бегство.

Луна, эта вечная союзница безумцев, обрисовывала тушью края холмов, там, где заканчивалось Царство жизни, и глубокими штрихами нанесла темноту там, где начиналось Царство смерти, Кху-маэр, Город Мертвых. И совсем не удивлялась луна фигурке сумасшедшего старика, что брел по окраине, неся на руках девушку, на короткое время ставшую смыслом его жалкого бытия. Как и тому, что он собирался ее убить. И закопать.

Но мне не суждено было той ночью разгребать пальцами землю.

Перед моими глазами черным пятном на синем небе округлился купол поместья, и под ноги легли знакомые камни, поросшие травой.

Когда-то давно тут жили люди, теперь это — безмолвная веха, покинутая людьми граница с Кху-маэр. А потом, после людей, тут жили крысы — и мы. Разбитый купол… мы называли его жилищем, этот старый дворец, имея на него ровно столько же прав, сколько и птицы — но мы, в отличие от пернатых, безмерно им гордились.

Я улыбнулся, легко и просто, как дышал, так же легко, как нес в объятиях лучшую часть моей нескончаемой жизни.

Пришлось, как всегда, подниматься по обвалившейся лестнице; пахло листьями и мокрым камнем, так знакомо и больно… я уложил Хилли на папоротник. Провел рукой по ее слипшимся от пота волосам, тронул легонько скулы, губы, подбородок. И сказал:

— Жди. Я вернусь.

Я знал — она не уйдет. И еще я в кои-то веки абсолютно твердо знал, что мне делать.

Потом быстрым шагом вышел из здания, знакомый запах которого навеял воспоминания, до того момента тщательно упрятанные в самой глубине души. И направился в Академию.

Стражник, дремлющий у ворот, удивился моему раннему возвращению. Ухмыльнулся, вспоминая давнюю историю с Пухликом, и подвинул створку ворот, открывая узкую щель. Я заставил себя улыбаться, и идти ровно — мне пришлось опять сменить маску, а, делая это так часто, я зарабатывал головную боль и разбитость на всю следующую неделю. Но, честно говоря, такое далекое будущее меня мало волновало.

Я тихонько прокрался мимо спален студентов, лекционных комнат, лаборатории и библиотеки. Пришлось дать значительного крюка, обходя комнату Асурро, но я не хотел рисковать, этот всезнайка вполне мог почувствовать меня и мое возбуждение, как если бы я бил в барабаны и орал во всю мочь. По пути я заглянул лишь в алхимическую лабораторию, и взял оттуда два больших хрустальных сосуда, и один — громадный.

Теперь — вниз, в заброшенное крыло, в подвал. Пусть позже, но я все-таки добрался до нужного мне помещения.

Подойдя к саркофагу, я очень осторожно, почти не дыша, опустил на пол хрупкую ношу, и зажег в воздухе огонек, дающий свет не более, чем масляная лампа. Потом стал коленями на последнюю ступеньку постамента, и вперился взглядом мутный бок этого подобия гроба.

Несколько секунд — и я проплавил небольшое отверстие, откуда тут же потекла тягучая, словно мед, субстанция. Я подставил под нее один из сосудов и принялся ждать.

Время, если это возможно, текло еще медленнее, чем серебристая жидкость. Через час наполнился первый сосуд, я заткнул его пробкой и подставил следующий.

Я не был уверен, что, отняв подобие жизни у одного, смогу дать ее другому. Я просто делал то, что почитал правильным в тот момент.

На рассвете я закончил, подхватил все три емкости, и по-крабьи двинулся к выходу. На Ньелля я даже не взглянул. Меня беспокоило одно — как я пронесу субстанцию мимо стражника? В конце концов, пришел к выводу: никак. Я, как ребенок, разбирался с проблемами по мере их возникновения. Никакого планирования, все на быстром биении сердца и сбитом в рваный ритм дыхании.

Вместо того, чтобы идти к воротам, я прокрался в садик с фонтаном. Решетку, у которой проходило большинство свиданий, я выбил заклинанием, и она, дымясь, упала наружу. Грохотала она при этом, как полк солдат на марше, но я уже убегал, не желая обращать внимания ни на что вокруг.

Хилли дождалась меня. Над ее головой снисходительно улыбались красавицы с фрески. На последнем рывке я перенес все необходимое в тайный альков в стене; видимо, там когда-то скрывались от посторонних глаз жаждущие уединения фаворитки гарема. Камень оказался на удивление прочным, ни одна из стен этого убежища не обвалилась. Я приступил к самому главному.