Константин Соловьев - Геносказка

Ознакомительный фрагмент

— Не слишком ли громкие слова для юной акулы? Где ты их услышал, дружок?

Гензель насупился.

— В Церкви. Священник по воскресеньям читает проповеди.

— Ну конечно. Вещает вам о том, что зерна генетического греха в ваших душах — наказание за грехи, но в каждом из вас, даже в самом последнем муле, теплится частичка извечного и всеблагого человеческого семени?

— Вроде того…

— Поверьте, я куда лучше архиепископа знаю, что такое человек, снаружи и внутри, — геноведьма невесело усмехнулась. — Слишком часто я видела, как люди, часом ранее ставившие свечу в Церкви Человечества, спешили к геноведьме, чтоб заключить с ней контракт. Думаете, их беспокоила чистота их генокода? Напротив. Они готовы были расстаться с мнимой чистотой, отринуть ее, лишь бы получить в свое распоряжение нечто ценное и явственное. Сорокапроцентный мул, жертвующий драгоценные десять процентов остаточного генокода, лишь бы подправить свой фенотип, убрав клешни и хвосты! Квартерон, без сожаления расстающийся со своей частичкой человечности, лишь бы обрести непревзойденную силу! Или окторонка, которой не жаль пяти процентов человеческого генотипа, лишь бы научиться вырабатывать феромоны и чаровать окружающих! Все они идут к геноведьме, чтоб заключить с ней контракт. Да-да, к коварной злопамятной геноведьме, только и ждущей возможности нажиться на них!

— Неправда, — негромко сказал Гензель, водя пальцем по жирной тарелке.

Геноведьма взглянула на него с сочувствием.

— Скажи это своему деду, который наградил тебя акульими зубами! И скажи «спасибо» судьбе, что вашему предку не вздумалось завести себе естество размером как у коня. А то, как знать, может, сейчас ты передвигался бы на четырех ногах! Люди с величайшей небрежностью относятся к тому, что сами именуют самым святым и неприкосновенным. Они жадны и недальновидны, и, по всей видимости, это единственные качества, которыми они обладали во все времена…

— Мы не такие! — Гензель упрямо вздернул голову, непроизвольно клацнув зубами. — Не все!

— Не рассказывай об этом геноведьме, — посоветовала женщина в черном платье и добавила почти без паузы: — Хотите, расскажу сказку?

— Моя сестра не любит сказок.

— Вот как? Ну, я думаю, моя сказка ей понравится. Согласись, Гретель, сказка, рассказанная геноведьмой, это не обычная сказка!

— Расскажите, — согласилась Гретель. Она выглядела неестественно серьезной, такой, какой Гензель не видел ее даже за чтением книг. От этой ее серьезности сквозило чем-то незнакомым и даже немного пугающим. Непривычно было видеть подобный взгляд у десятилетней девочки.

Геноведьма несколько минут молчала, без всякого смысла разглядывая кончики своих ухоженных ногтей.

— Где-то в Руритании жила давным-давно одна девица… — Произнеся это, она вновь надолго замолчала, не глядя на Гензеля и Гретель. Глаза ее потемнели и приобрели тот оттенок, что редко бывает у весенних облаков, скорее, у холодного прибрежного тумана. — Ох, старая это была история, мало кто сейчас помнит ее. Девица жила на берегу моря и была самым настоящим мулом — целых сорок процентов генетического брака. Ее отец был квартероном, ну а ей не повезло. И так случается… От рождения у нее не было нижних конечностей. Ног то есть. А был вместо них самый настоящий рыбий хвост. Довольно распространенная мутация в Руритании, последствия старых генетических инфекций и радиоактивного загрязнения… Причем надо сказать, то, что не было рыбьим, выглядело весьма неплохо. В общем, эту девицу можно было бы даже назвать симпатичной, кабы не чешуя да хвост. А кроме того, у нее был прекрасный голос. Видно, компенсируя ее врожденное увечье, из-за которого она обречена была жить в море подобно рыбе, природа наградила ее золотым горлом. О, как она пела в лунные ночи!.. Песни ее были грустны, от них у слушателей наворачивались слезы, что вполне объяснимо — попробуй жить среди сельди и макрели, питаясь сырыми водорослями, и глядеть на обычных людей — мулов, квартеронов, окторонов, — среди которых никогда не займешь места… Но в один прекрасный день все переменилось. На пристани эта девица увидела местного тригинтадуона, сына тамошнего правителя, кажется, короля. Юноша этот был чист кровью и прекрасен лицом настолько, что вызывал завистливые вздохи даже среди знати. Он был плоть от плоти Человечества.

— И они полюбили друг друга? — спросил Гензель. Он хорошо знал уличные сказки Шлараффенланда, популярные среди ребятни, как правило, довольно бесхитростные и похожие друг на друга по своей сути. Неразделенная любовь всегда была одним из самых стандартных их элементов. Не менее привычным, чем поцелуй, который уничтожал наложенное генопроклятие и превращал чудовище в красавца.

— Да, — сказала геноведьма, прикладывая палец к губам и призывая Гензеля внимательно слушать. — Изуродованная бедняжка, которую дразнили Рыбохвосткой, без памяти влюбилась в молодого тригинтадуона. Настолько, что с того момента забыла все на свете.

Гензель исподтишка взглянул на сестру. Она с детства терпеть не могла историй такого рода. Когда соседские девчонки с затаенным дыханием слушали о том, как чудовище превращается в красавицу, Гретель презрительно хмыкала и пыталась объяснить, что подобное форсированное изменение фенотипа просто взорвало бы плоть несчастного, вне зависимости от того, сколько генетически активного агента было в слюне поцеловавшей его дамы.

Со временем все привыкли к тому, что Гретель совершенно равнодушна к любым сказкам, и только Гензелю удавалось изредка увлечь ее, выбирая те из них, где было поменьше любовных тревог и побольше правдоподобных генотрансформаций. Такие истории Гретель соглашалась слушать, хоть частенько и встречала их неожиданно едкой для десятилетнего ребенка критикой.

Но этот рассказ она слушала затаив дыхание. С таким выражением на лице, с каким никогда не внимала рассказам старшего брата. Гензель ощутил легкий внутренний укол. Излишне глубокий, чтобы можно было назвать его ревностью.

— Рыбохвостка понимала, что у нее нет ни единого шанса влюбить в себя молодого тригинтадуона. Ее генетическое уродство было столь сильным, что ей не под силу было даже выбраться на берег. И она отправилась к геноведьме.

— К вам, госпожа? — не без язвительности поинтересовался Гензель.

Геноведьма рассмеялась. Хрипловато, но вполне музыкально.

— Ну что ты! Я давным-давно зареклась творить геномагию там, где каким-то образом участвуют молодые гормоны. Из этого никогда не выходит ничего хорошего, уж поверь мне. Нет, это была моя… знакомая. И она решила помочь бедняжке, дав ей генетическое зелье. Ты ведь знаешь, что такое генетическое зелье, Гретель?