Михаил Королюк - Квинт Лициний 2

Иннокентий пощупал, поцокал и вновь повернулся ко мне:

— В математике-то ничего пока не открыл?

— Какое открыл! Грызу основы.

— По пять-шесть часов в день, отец говорит?

— Силы есть – грызу. Заканчиваются – отдыхаю, — я чуть недоумевающе посмотрел. Что-то допрос начинает напоминать.

— Да нет, Володя, все нормально, — невпопад сказал Кеша, повернув голову к папе, — я тебе уже сейчас могу сказать. Ну, почти… Но кто не без странностей?

Папа отчетливо выдохнул и чуть порозовел.

— Ну и слава богу, — мне показалось, что он сейчас перекрестится, но вместо этого он решительно тяпнул рюмку. — Отрицательный результат – тоже результат. Хороший.

Я приподнял бровь, показывая, что потерял нить беседы.

— Да напугал ты меня! — воскликнул папа, гневно двигая бородой, — этим своим математическим энтузиазмом!

Горлышко бутылки чуть постучало по рюмашке, и несколько капель пролилось мимо.

— Тьфу! — с чувством констатировал папа, — аж руки дрожат. Я ж шизу у тебя заподозрил. Бред изобретательства или вред величия.

— Хм… — я с трудом удержался, чтоб не засмеяться, — бред величия? Я сильно чем-то хвастал?

— Ну… — папа неопределенно поводил рукой в воздухе. — Скрытый бред.

— Скрытый бред? — переспросил я и, не сдержавшись, заржал.

— Хех, скрытый бред – это бред, — поддержал меня Иннокентий.

— Да откуда я помню! Я ж нормой занимаюсь. А психиатрию аж когда проходили… — папа начал оправдываться.

— Ладно, — я поднялся, — раз со мной все выяснили, я пойду?

— Погодь, — папа качнул головой, — себя надо знать. Садись, послушай анализ.

Я сел и посмотрел на посерьезневшего Иннокентия.

— Ну что, — тот задумчиво поскреб щеку. — Продуктивной симптоматики нет. Обычно манифестирует с нее, с бреда или навязчивых идей. Но тут все чистенько. Кроме того, что более важно, нет негативных симптомов. Понимаете, когда неспециалисты говорят о шизофрении, то в первую очередь упоминают именно бред или галлюцинации. Потому что это – ярко и необычно. Но они бывают заметны не всегда, в период рецессий этой симптоматики может и не быть. Поэтому для нас, психиатров, важнее негативная симптоматика. Ослабление интеллектуальных, волевых и эмоциональных функций при шизофрении определяется всегда.

Он говорил четко, размеренно, с акцентированными смысловыми ударениями. Сразу видно опытного лектора.

— Само название "шизофрения" означает "раскол". Обычно считают, что это раскол сознания, будто бы у человека появляется две личности. Но это глубокое заблуждение, так не бывает. Шизофрения – это раскол, расщепление души. Часто сложно сформулировать, в чем именно раскол, но он ощущается как особая странность. Возникает интеллектуальная расщепленность – утеря единства мышления, восприятие каких-то мыслей, как отдельных от себя "голосов". Волевая расщепленность – желание что-то сделать и, одновременно, нежелание это делать. Эмоциональная – одновременное присутствие несовместимых друг с другом эмоций. Причем это совсем не похоже на обычного человека, запутавшегося в своих чувствах, который, например, любит и ненавидит одновременно. У больного нет ощущения внутренней борьбы. Противоположные чувства, мысли и волевые движения, как рыбы, ходят рядом, не мешая друг другу.

Иннокентий поправил очки, задумался, потом продолжил:

— Вот, например, вчера. Больная сердится на меня, кричит, рвет листок бумаги, где я написал, как лекарство принимать, топает ногами из-за того, что ей пришлось немножко подождать, а я смотрю ей в глаза и вижу, что она ко мне тепло относится, по-своему любит меня. И как бы в доказательство она вытаскивает из своей сумки смятый букетик фиалок и протягивает мне, еще продолжая топать ногами и ругаться. И эти две вещи происходят одновременно! Она кричит на меня и дарит цветы… Чудно, правда? Вот это и есть раскол души. А еще шизофреники обычно инертны и равнодушны, отгорожены от мира… Им лень напрягаться, запоминать что-то – а зачем? Тяжело поддерживать контакты с людьми. Какая любовь, какой интерес к девочкам? Душа выцветает, выгорает и опытный взгляд видит это в первую очередь. У Андрея с этим все в порядке – жизнерадостен, шутит, активно развивает беседу, интересуется девочками, на хобби оригинальное еще хватает сил, — он с легкой улыбкой посмотрел на меня, но на дне его глаз мелькнула настороженность, и я передумал расслабляться.

— О как, — протянул папа, — я думал ты буйных лечишь, а тебе, оказывается, приходится быть психологом. А что ты про странность там говорил? Чрезмерное увлечение математикой, да?

Иннокентий вздохнул, снял очки и начал их тщательно протирать платком.

— Ну, как сказать, странность… — протянул он, водрузив, наконец, оптику на место. — Да, кто-то другой начал бы рассуждать о сверхценной идее. Любят у нас сейчас это модное словцо. Эта страсть к математике, которой он отдает столько часов в день – отличный повод, чтобы придраться. Но я вообще к этой концепции сверхценной идеи отношусь со скепсисом. Что это такое, на самом деле? Когда человеку становится очень важно то, что большинству кажется маловажным. Если человек жертвует многим ради какой-то необычной цели, то он в глазах большинства становится странным. Но выдающиеся люди – писатели, художники, музыканты, ученые – творили страстно и самозабвенно. Акт творения, он такой… Часто требует отрешения от земного. Нет! — решительно сказал он, — как раз это для меня странностью не является. Чертой характера, проявлением личности, но не странностью.

— А что тогда? — осторожно уточнил папа.

Я сидел тихо, навострив ушки.

— Да взрослый он у тебя очень, — задумчиво протянул Иннокентий, и я почувствовал, как у меня непроизвольно подвело живот. Прокололся? — Необычно взрослый. И не только в рассуждениях. Взрослые для него не имеют автоматического авторитета. Не смущается там, где надо в этом возрасте смущаться. Про девочек говорит, не краснея… Нет даже следа наивности.

— Ну так хорошо, — с энтузиазмом рубанул папа, — взрослеет парень.

Мы с Иннокентием переглянулись, я придавил улыбку и опустил очи к полу.

— Ладно, — поднялся со стула, — пойду я, солнцем палимый. Раз умом не скорбен, то надо работать. Пап, ты, это, смотри… Симпозиум надо ограничить одной бутылкой, а то мама будет недовольна.

— Ну вот, что я тебе говорил?! — возопил Иннокентий, — разве ребенок так будет взрослым говорить?

— Смотря какой ребенок, дядя Кеша… Ответственный – будет! — ухмыльнулся я и стремительно улизнул с кухни.

Психиатр, мля… Только такого интереса мне не хватало.