Роберт Сильверберг - Хроники Маджипура

Крайняя вспыльчивость была, пожалуй, единственным, но достаточно серьезным недостатком Силимур, и Калинтэйн боялся ее гнева. Они были любовниками уже около года и вот-вот собирались обручиться; все сановники двора понтифекса считали, что он сделал мудрый выбор. Силимур была красива, умна, хорошо разбиралась в политике и принадлежала к знатному роду: среди ее предков числились три короналя, в том числе не кто-нибудь, а сам легендарный лорд Стиамот.

Несомненно, она была бы идеальной парой для молодого человека, предназначенного для высокого положения. Хотя ему еще не минуло тридцати, Калинтэйн уже входил в наиболее близкое окружение понтифекса и выполнял обязанности, которые нечасто поручались столь молодым людям. Именно эти самые обязанности в последнее время не позволяли ему встретиться и поговорить с Силимур. Он не сомневался, что она будет ругать его, но, хотя и без большой уверенности, надеялся, что в конце концов простит.

Всю прошлую бессонную ночь безмерно уставший Калинтэйн мысленно репетировал длинную оправдательную речь, которая начиналась словами: «Как ты знаешь, последние недели я был занят срочными государственными делами, слишком деликатными для того, чтобы в деталях обсуждать их даже с тобой…» И преодолевая уровень за уровнем по пути к двору Шаров, он продолжал повторять про себя эти фразы. Призрачная тишина Лабиринта этим утром заставила его прочувствовать происшедшее с новой, еще большей остротой. Самые глубокие уровни, где размещались правительственные учреждения, казались совершенно пустыми. Выше он встретил лишь нескольких людей, да и эти немногие тесно сбивались в небольшие кучки в самых темных углах и перешептывались между собой, как будто произошел государственный переворот, что в некотором смысле было не так уж далеко от истины. Все провожали его взглядами. Кое-кто даже указывал пальцем. Калинтэйн поначалу недоумевал, как им удалось узнать в нем чиновника из понтифексата, но быстро вспомнил, что лицо его по-прежнему скрыто под официальной маской. Но он не стал снимать ее — в какой-то мере маска защищала его уставшие до боли глаза от слепящего искусственного света. Сегодня Лабиринт казался ему душным и гнетущим. Он жаждал ускользнуть из мрачных, подземных глубин, из уходивших по спирали ниже и ниже огромных залов, образовывавших этот невероятный город. За одну-единственную ночь Лабиринт стал ему неприятен.

На уровне, где располагался двор Шаров, он вышел из подъемника и прошел напрямик через причудливо отделанное необъятное пространство, украшенное тысячами загадочным образом висевших в воздухе сфер, — из-за которых это место и получило свое название, — к небольшому кафе на противоположной стороне. В тот момент, когда он вошел туда, часы пробили полдень. Силимур уже сидела за маленьким столиком возле задней стены, отделанной полированным ониксом, — он знал, что так будет: подчеркнутая точность входила в число ее излюбленных способов выражения неудовольствия. Она поднялась ему навстречу, но не подставила губы, а протянула руку — впрочем, этого он тоже ожидал — и улыбнулась строго и холодно. Калинтэйну ее красота показалась поистине ослепительной: короткие золотые волосы, зачесанные наподобие короны, искрящиеся бирюзовые глаза, полные губы, высокие скулы. Но в таком состоянии он с трудом мог вынести столь изумительное зрелище.

— Я так тосковал без тебя, — хрипло произнес он.

— Конечно. Долгая разлука была для тебя, несомненно, суровым испытанием…

— Как ты знаешь, я в последние недели был занят срочными государственными делами, слишком деликатными для того, чтобы в деталях обсуждать их даже с тобой…

Сейчас даже ему самому эти слова показались совершенно дурацкими, и он почувствовал облегчение, когда она прервала его.

— Об этом мы еще успеем поговорить, милый, — спокойно сказала она. — А сейчас, может быть, выпьем вина?

— Пожалуй… Да.

Она сделала еле заметный жест, и одетый в ливрею официант, надменного вида хьорт, немедленно подошел принять заказ и сразу же удалился.

— А ты что, не хочешь даже снять маску? — с легким удивлением спросила Силимур.

— Ах, да. Извини. Эти дни были такими тяжелыми…

Он снял и отложил в сторону закрывавшую верхнюю половину лица полоску с прорезями для глаз, которая служила отличительным знаком служителей понтифекса. Силимур присмотрелась к нему повнимательнее, и выражение праведного гнева на ее лице уступило место чему-то похожему на беспокойство.

— У тебя глаза совсем красные, а щеки бледные и ввалившиеся…

— Я почти не спал. Это было какое-то безумие.

— Бедный Калинтэйн.

— Неужели ты думаешь, что я не виделся с тобой потому, что мне так хотелось? Силимур, я находился в самом сердце этого безумия.

— Я понимаю. Вижу, каких усилий это стоило.

Он внезапно понял, что она не дразнила его, а, напротив, искренне сочувствовала, и что, возможно, все окажется проще, чем ему представлялось.

— Беда честолюбивого человека в том, что он нередко оказывается вовлеченным в дела, ему неподвластные, и поэтому у него не остается иного выхода, кроме как позволить этим делам поглотить себя. Ты слышала о том, что вчера сделал понтифекс Ариок?

Она с трудом сдержала смех:

— Да, конечно. Я хочу сказать, что до меня дошли слухи. Да и все хоть что-нибудь да слышали. Неужели сплетни верны? Это действительно произошло?

— К несчастью, да.

— Это изумительно, просто изумительно! Но ведь от такого мир должен перевернуться вверх тормашками, не так ли? И это может каким-то ужасным способом отразиться на тебе?

— Это отразится на тебе, на мне, на всех и каждом в мире, — ответил Калинтэйн, сопровождая свои слова жестом, который подразумевал не только двор Шаров, не только Лабиринт, в котором они находились, но и всю планету, находившуюся вокруг этой вызывающей клаустрофобию бездны, от вознесшегося на умопомрачительную высоту Замка, венчавшего Гору, до глядевших в Великий океан городов крайнего предела западного континента. — Отразится на всех нас, причем с такой силой, какую я сам пока что не в состоянии постичь до конца. Но позволь, я расскажу тебе все с самого начала…

Возможно, ты не знала о том, что понтифекс Ариок уже несколько месяцев вел себя странно. Думаю, всякая высокая должность оказывает на своего носителя определенное давление, которое в конечном счете сводит его с ума. Мне даже кажется, что любой человек, стремящийся к высокой должности, немножко не в своем уме. Но ты же знаешь, что Ариок целых тринадцать лет был короналем при Дизимауле, и вот уже двенадцать с лишним лет, как он понтифекс. А четверть века достаточно долгое время для того, чтобы в полной мере ощутить на себе бремя власти. Особенно когда живешь здесь, в Лабиринте. Насколько я себе представляю, понтифекс должен то и дело с тоской вспоминать внешний мир — дуновение ветров Замковой горы, охоту на гихорнов в Зимроэле, простое плавание куда-нибудь по настоящей реке — в то время как на самом деле он зарыт на несколько миль под землю, обреченный до конца своей жизни заниматься проведением ритуалов и надзирать за бюрократами.