Андрей Дай - Искра Зла

Спустились в заставленные огромными бочками подвалы. Пугая длиннохвостых крыс, протопали в самый дальний угол и, миновав окованную железом тяжелую дверь, вошли в комнату для встреч.

Чадили укрепленные на стенах факелы. Пыхала жаром жаровня. На столе чернели кузнечные клещи и молотки. Возле возился могучий дядька в кожаном фартуке. Напротив трехногой табуретки, на кресле сидел бледный князь. Мои провожатые в комнату войти побоялись — уж больно зловещего вида она была.

Я, не спрашивая разрешения, уселся на табурет и мило улыбнулся Уралану:

— Развлекаешься?

— Почему он не в путах? — выкрикнул князь, во всю ширь распахнув глаза.

— Дык, это! — этот многомудрый, но немногословный дворовый начинал мне сильно нравиться.

— А они сами пришли, — перевел более словоохотливый слуга. Я кивнул. И спросил человека в фартуке:

— Самому-то не стыдно? А, кузнец?

Тот, выронил железный прут на кучу других инструментов, покачал головой и стремительно выбежал.

— Чего дружинных людей не послал? — проводив глазами мастера, поинтересовался я у князя. — Побоялся, что они, честь охраняя, тебя самого в веревки повяжут?

Уралан опустил голову, прикрыл глаза ладонями.

— Думал дочь сумеет в Ростоке кого-нибудь из лесных пронять. Чтоб заклятье снять… — выговорил тот глухо, как из бочки.

— И наушничать обучил, — укорил я. — Понадеялся, что лесной народ, как прежде, в лесу отсидится и Ратомиру помогать не нужно станет?!

— Да причем тут…

Зарозовевший князь отнял руки от лица:

— Я думал речи эти, наоборот, вас из лесов ко мне в Дубровицы выгонит.

— Дурак ты, князь. Хоть и князь, а дурак! Народ-то твой и то поумнее. За тебя даже землепашцы просить приходили, а ты вот железом каленым меня стращать хотел? Чадо родное лжу наговаривать подучивал…

Из винного подвала донеслись грохот многих шагов, звон металла и вопли сметаемых с дороги дворовых. Вскоре в комнату ворвался отряд вооруженных людей, среди которых возвышался и Ратомир.

— Дядя! — воскликнул, едва окинув взглядом приготовленные инструменты, молодой мужчина с мечом в руке.

Принц, уперев обнаженный клинок в табурет, сразу встал у меня за спиной.

— Это мой племянник, княжич Яролюб, — выдавив улыбку, представил предводителя группы спасения Уралан. — Наследник трона…

— Слава Спящим, — выдохнул, поклонившись, княжич. — Вы не успели зло гостю причинить!

— Да, перестань, — я попытался защитить отчаявшегося князя. — Сидим. Разговоры разговариваем…

— Я говорил дяде, что завет трудами многими искупить нужно, а не выпрашивать. Или вот так вот, — Яролюб коротко махнул свободной от оружия рукой на кузнецкие причиндалы. — Позор на позор наматывать.

— Какими же трудами, наследник, ты готов искупить? — поинтересовался я.

— А я с дубровическими добровольцами к вам в войско пойду! — воскликнул молодой человек.

— И подчиняться общему воеводе станешь? — затронул больную тему принц.

— А и стану!

— И много ли охочих до княжьего искупления с тобой пойдет?

— Да сотен пять-то точно!

— А не опасаешься, что пока ходить дальними дорогами будешь, князь сам наследника родит? — потянулся я, уперев руки в колени. Бессонная ночь давала о себе знать.

— Я первым плясать стану на именинах!

— И снедь воинскую для дружины своей сам приготовишь? — кому что, а принцу армия. — Или князь поможет?

— Да поможет он, поможет, — зевнул я. — Пойдемте-ка по кроватям! Спать хочется до жути. Выспаться нужно как следует. Мне еще завет завтра снимать…

И челюсть едва не свело от напряжения, когда я увидел распахнутые в надежде, подозрительно влажные глаза князя Уралана. И одинокую, горячую мужскую слезу, пробирающуюся среди морщин.

14

Наверное, весь город собрался на обширной поляне. В центре, в том месте, где прежде ясными ночами в абсолютно круглом озерце отражались звезды, а теперь алел заходящим солнцем ил, ссохшийся до состояния камня, приговоренным преступником торчал старый княжеский трон.

— На память и на урок, — первым воскликнул я и бросил к резным ножкам горсть сухих прутиков.

Вторым подошел Уралан с супругой. Необычайно торжественные, как на свадьбе, они выговорили простые слова словно клятву. Дров под троном прибыло…

Народ, выстроившийся в гигантскую очередь, зашумел. Двинулся. Заколыхались головы, как кроны деревьев в ветреный день — крайние, потом еще и еще, пока волна не добежала до конца. И так с каждым шагом, новые и новые волны. Куча хвороста вокруг приготовленного к сожжению кресла росла.

— Хоть бы по медяшке за право ветвь бросить брали бы, — причмокнул губами Парель. — Можно было бы Родину господина моего выкупить…

Принц хмыкнул и, нахально вторгшись в череду людей, бросил свою веточку.

— Матушка просила поинтересоваться, — подводя отчаянно красневшую жену ко мне, спросил князь. — Травы какие-нито будешь давать? Или спалим демонову деревяшку и всего делов?

Я чуть поклонился разодетой княгине, торчащей не меньше чем на голову выше меня. Впрочем, князю под стать.

— Вдоль дорог, видел я, богомольская трава растет. Девок дворовых отправь, пусть охапку нарежут. Только так, чтоб с корнями не дергали, а срезали, как грибы. На ночь глядя, заваривайте и пейте. Да заготовьте впрок. Ну, если наследнику брата решите заделать…

По лицу княгини вспышкой пробежал отблеск пламени не сожженного еще трона.

Походным строем, печатая шаг, пришел отряд ростокских лучников, вместо оружия в руках несший сухие ветки. Народ раздался, признавая право соседей по орейским уделам принять участие в ритуале.

— Завидую я тебе, светлейший, — грустно улыбнувшись, выговорил Ратомир. — Любят тебя твои подданные. Глянь, как радуются!

— Так ведь и я их люблю, — честно признался Уралан. — Это ж дети все мои. Есть которые и неразумные, кого и наказать надобно, чтоб разум в голову через задницу вбить. Добрые есть и не очень. Хитрых много, чья мысль дальше сегодня не идет. Этим разъяснять приходится, учить на много лет вперед хитрить… Всяких много. Вот вернешь государство свое, поймешь! А будешь людей любить, так и тебя полюбят.

— Как каждый поодиночке, так они все хорошие, — потрясающе напевным, мелодичным голосом, вдруг поддержала мужа княгиня. — А как все соберутся, так неразумные, словно дети малые. Такое иной раз учудят, диву даешься! Словно народец-то весь, как один человек, что говорить не может. Зато слышит все и сердцем чует. Кто такого немца, как родного любить-голубить будет, к тому он и тянется. Обмануть его и вовсе не получится…