Наталия Ипатова - Ледяное сердце Златовера

Стоило пламени лизнуть его лицо, как Звенигор преобразился, и с тех пор по сей день нет для меня зрелища прекраснее и величественнее, чем саламандр, облачившийся в мантию огня. Бакст спекся сразу. Охваченные огнем конвоиры бросились в стороны, обезумевшие в мигом раскалившейся железной сбруе, слепые от ужаса и боли. Огонь разрастался. В единый миг вспыхнули истлевшие тряпки над нашими головами, псы метались от дверей к окнам, но рукава огня, послушные воле Звенигора, каждый раз стремительно преграждали им путь. Белая ящерица с клубком огня катилась по залу, настигая псов одного за другим. Это был форменный ад! В первый раз мне пришло в голову, что это хорошо придумано. Я притянул Барента к себе и накрыл нас обоих защитным колпаком. В сердце моем не нашлось сострадания к этим визжащим в безумной панике и боли тварям.

Рекс скатился со своего трона и кинулся куда-то прочь. За ним захлопнулась шаткая дверка, наверное в чулан или подсобку служителя. Но уж его-то Звен никогда бы не упустил из виду. Саламандр бросился на дверь всем своим невесомым телом, та в момент обуглилась и провалилась внутрь. Там, в каморке, Рекс и принял свою огненную смерть.

Ратуша гудела, как печь. В сущности, она и была одной большой каменной печью. Саламандр выкатился из чулана, продолжая свою священную чистку и бросив мне по дороге: «Арти, уходите! Сейчас начнут рушиться балки. Выпусти лошадей, им-то я не желаю смерти!»

Мы с Барентом опрометью кинулись прочь. Обезумевшие от ужаса и жара кони кричали куда страшнее горящей Своры. Мне всегда безумно плохо, когда гибнут невинные твари, а лошадей, я говорил уже, я особенно люблю. Поэтому я вышиб к черту ворота конюшни, восторгаясь тому, как бушует во мне наконец-то пробудившаяся сила, и кони разбежались по ночному городу, унося ему весть о свободе. Пламя над Ратушей стояло, казалось, до самого неба.

Барент сел на землю и смотрел на все, что тут происходило, с видом человека, примирившегося с любыми чудесами.

— От меня, ребята, вам что-нибудь нужно? — довольно спокойно спросил он. — Вы только скажите…

Я стряхнул с себя эйфорию и поразмыслил здраво, что нам может быть нужно от нормального человека.

— У тебя найдутся какие-нибудь шмотки на парня примерно моего роста, но пошире в плечах? — спросил я его. — Все, что было на Звенигоре, наверняка сгорело, а грабить лавки нам бы не хотелось.

Барент засмеялся и долго не мог остановиться.

— Да хоть бы и ограбили! — давясь проговорил он. — Вы хоть соображаете, что вы вдвоем для города сделали? Да я сам сейчас для вас какую угодно лавку ограблю!

Приходилось признать, что это его «вы вдвоем» несколько преувеличено в части меня. Звен вчистую управился один.

Барент исчез и мигом вернулся со свертком. Ратуша все горела, Звенигор все не показывался. Ну, что с него взять, он дорвался. Теперь пока все дотла не выгорит, он оттуда не вылезет. Так я Баренту и объяснил. Пожарная команда, разумеется, не приехала.

Наконец большой огонь улегся. Пепелище дышало жаром. В закопченных оконных проемах еще виднелись умирающие языки пламени, и в одном из них показался Звенигор. У него в руках что-то было.

— А ну-ка, Арти, отойди! Они горячие.

Он вывалил свою ношу в окно, и тогда я по звуку понял, что это — железные маски. Трофеи. Взамен я бросил в окно сверток с одеждой.

— Спасибо, — удовлетворенно сказал Звен. — Позаботились. Вот, я еще мечи наши нашел. Проверил заодно, других узников нет. И наши монеты, они почти не оплавились.

Он торопливо оделся, выпрыгнул в окно и сел рядом на парапет высохшего фонтана. Кольцо вновь украшало его палец, но рисунок чуть смазался. Поплыл от жара. Перчатки сгорели.

— С одеждой в подобных случаях, — пожаловался он, — самая неприятная морока. Понимаешь теперь, почему пускаться в огненную пляску разумнее дома, в интимной обстановке?

— Ага, — пошутил я, — это как в спальню или в баню.

— В кузне у Ковача испытывал сильнейшее искушение забраться в горн, — признался Звенигор. — Но было бы чудовищно неловко, если бы на мне штаны сгорели.

Жаль, что нашему хохоту даже некого было напугать. Все-таки Звен стеснялся носить шкуру героя. Я нагнулся и подобрал оплавившуюся маску.

— Я вообще не понимаю, — сказал Звенигор, посерьезнев, — как вы, люди, вообще можете говорить об этой штуке…

— О чем это ты, братишка?

— О человеколюбии в принципе. Я допускаю, что можно испытывать теплые чувства к такому славному малышу, как Арти… Но в принципе… как вас можно любить всех, скопом, вот таких? — он ткнул пальцем в сторону Ратуши.

— Это были люди? — ахнул я.

— А ты думал — черти? — устало огрызнулся мой друг. — Посдирал я с трупов эти маски: обычные, невзрачные лица с отпечатками разных пороков. Я бы даже сказал, такие без маски и показать-то стыдно. Может, в этом дело? В ничтожестве, да вот еще в трусости? Давай-ка разбросаем их по площади, чтобы бюргеры поняли: свобода пришла.

Небо серело. Как-то мой друг умудрился лишить наступающее утро щенячьего восторга победы. Барент поднялся.

— Пойду, — сказал он. — Обрадую жену, да выясню с мельником дела. Прощайте ребята. Если что надо, я живу у самого рынка, спросите, меня все знают.

— И то, — кивнул ему Звен. — Зайдем к вам перед отъездом. Мне хочется выпить… за вашего начальника стражи.

Виноторговец скрылся в лабиринте бесцветных утренних улочек.

— Интересно, — сказал Звенигор, глядя ему вслед. — Поняли они хоть что-нибудь, или в случае беды опять будут сидеть и ждать, пока придет крутой парень и возьмет грех на душу?

Ну, что тут поделаешь. Разные мы, люди.

— И я ничем не мог тебе помочь, Звен. Если бы ты знал, как мне стыдно!

Он пихнул меня плечом. А я — его.

— Ты не убийца, Арти. Ты просто этого не чувствуешь. Это подхватывает тебя на черные крылья и несет… А потом… потом уже все сделано. Я на бюргеров дико взбесился. Ведь в два счета вышибли бы эту нечисть из города… А они вон даже подстраиваться стали. Как этот чертов Бакст, или мельник. Этот еще хуже, Бакст-то попросту поддался страху. Ты был прав насчет той старой дамы: сердца благороднее, чем у нее, в этом городе нет.

Я поднялся… и замер. Жуткое подозрение заполнило всю черепную коробку, и ему там стало чертовски тесно. Меня бросило в жар, а потом в озноб.

— Звен… Хорошо, что ты о ней вспомнил. Старая дама… Как, ты думаешь, Свора нашла нас?

— Арти, я ни за что не поверю, будто она могла их навести.

— Нет, ты не понял! А если за нами следили еще до ее квартиры?

Что, если они побывали у нее? Если они там с ней что-нибудь сделали? Им же даже в Ратушу ее тащить не пришлось, из нее одним ударом дух можно вышибить. Или — сердечный приступ…