Наталия Ипатова - Ледяное сердце Златовера

— Да я вот все думаю, — невпопад сказал виноторговец, — пустит жена к себе мельника? Одной-то ведь тяжко.

— Вот что, Арти, — продолжил свое Звен, — не климат нам здесь. Сыро. Так что на тебя вся надежда. Пожалуйста, друг волшебник, сделай мне маленький огонек, или хотя бы немного света для начала, чтобы осмотреться.

Я погрузился в себя, ища волшебную искру, а Барент вдруг сказал:

— Говорите, прошу вас, шепотом, господа. Чтоб я ваших секретов и планов не слышал. Неровен час, под пыткой все выложу и все ваши надежды порушу.

— Спасибо, друг, — ответил ему Звенигор, и мы перешли на шепот.

Впрочем, несколько секунд мы молчали, так как я спешно шарился в собственном подсознании, откуда до сих пор на мой зов откликалось врожденное Могущество.

— Ну?

— Звен… — прошептал я, едва шевеля губами от осознания чудовищной потери. Так, должно быть, чувствовал себя Рэй, когда моя сестра лишила его Могущества. — Ты знаешь лучшее средство от волшебников?

— Мышьяк, — незамедлительно ответил мой друг.

— На самом деле достаточно хорошего удара по кумполу.

— Дьявол! — сказал саламандр и умолк.

— Если у вас затруднения со светом, — снова вступил в разговор Барент, — могу рассказать, что тут вокруг. Это мрачный сырой подвал без каких-либо отдушин, по крайней мере без таких, в какие можно было бы пролезть человеку. Крыса, и та не пролезет. Стены кирпичные. К двери ведет каменная лестница…

— Из девяти ступеней, — подал голос Звенигор.

— Да, юноша, вы прибыли достаточно шумно. Дверь массивная, дубовая, очень тяжелая. Открывается наружу, за нею не спрячешься.

— Через нее и выйдем, — решил саламандр. — Арти, слышишь? Дубовая. Она горит. Арти, я умоляю тебя, дай мне хоть искорку…

— Могу еще раз треснуться башкой о камень, — предложил я, — если искры из глаз тебя устроят.

— Я не работаю с метафизикой.

— Напрочь отшибло!

Он чуть слышно застонал. Мне стало безумно стыдно. Неужто помирать нам из-за моей импотенции?

— Звен, я поищу. Попробую. Может, оно глубоко где-то осело, но не знаю, успею ли. Короче, придется сваливать в медитацию, и если ты что другое затеешь, от меня никакого проку не будет. Идет?

— Валяй. Раз все равно лежим тут, связанные, как поленья, так почему бы тебе и не помедитировать? Все — крохотная надежда.

Я сделал парочку дыхательных упражнений, скорее потому, что это вошло у меня в привычку перед медитацией, очистил мозг от дурных мыслей и начал спуск.

Я всегда представляю себе это как спуск. Будто идешь вниз, в пустоте, по бесконечной винтовой лестнице, и только бездымные лампы монотонно вспыхивают на перилах, некоторое время маячат впереди, внизу, медленно приближаются, уплывают за спину и теряются там во мраке. Я не оглядываясь иду вперед. Чем ниже, тем холоднее. Того, кто хоть раз бывал на этой лестнице, не надо убеждать, что человек-Вселенная. Тот, кто не является прирожденным магом, у кого энергия не срывается, стоит нам пожелать, и даже раньше, с кончиков пальцев, как у нас, Клайгелей, и кто, тем не менее, рискует идти по нашему пути, ищет свое Могущество именно здесь. Им этот путь привычен. Герои. Мученики. Лично я ни за что бы не сунулся сюда лишний раз по доброй воле. Я — существо светлое. И к тому же впечатлительное и нежное, как моллюск. Очень уж не по мне все эти мрачные тайны и неизбежное одиночество. Поэтому я страшно не люблю медитировать. Если бы я не родился волшебником, я никогда не стремился бы им стать.

Длину своего пути я обычно определял, считая лампы. Миновав ту, дальше которой прежде не забирался, я бросил счет. Нечего забивать голову. Пусть будет просто — «ниже». И, как ни странно, стоило мне отказаться от счета, как путь стал легче. Сейчас меня буквально тянуло вниз. Я встревожился. Эта притягательная сила действовала помимо моей воли. Я ее не направлял. Я ею не распоряжался. Инстинктивно воспротивившись изо всех своих сил — человеческих, потому что магические я утратил — этому соскальзыванию, я вернул себе прежнюю осторожную неторопливость. Я не мог позволить себе опыты, так как от меня зависело слишком много. Когда я замедлил спуск, я понял, какая сила пыталась завладеть мною, и похолодел. Я никогда не сталкивался с нею прежде и знал о ней лишь понаслышке. Это было чертовски похоже на головокружительную страсть мага к падению. Одно из самых низменных наших чувств, тщательно скрываемое. Впрочем, подозреваю, что все более или менее экспериментирующие волшебники знакомы с ней. Именно отсюда, говорят, берутся настоящие злые волшебники. Падение через ощущение полного всевластия. Повторяю, точно не знаю. Я втайне боюсь высоты.

Меня охватила жуть, когда я понял, что лестница кончается. Там, у ее подножия, лежало то, что я искал. Мое оброненное Могущество: гладкое, маслянистое, тяжелое, как забвение. Раньше оно, распределенное во взвешенном состоянии, заполняло собою лестницу на всю ее высоту. Оно пропитывало здесь все, а вот теперь выпало в осадок. И мне безумно захотелось узнать, что таится там, под ним, на самом-самом дне этой бездонной пропасти.

Благоразумие оказалось сильнее, и я не поддался искушению. Может, поддался бы, может, там на самом деле лежало всевластие. Просто я вспомнил, что наверху меня ждет Звенигор со своими надеждами. Да еще привиделись глаза Белой Дамы. Они были, право же, бездоннее, чем мой колодец. И я взял свое Могущество за краешек и попытался взвалить на плечи. Оно неохотно, с трудом поддалось, сдвинулось с места и поволоклось по лестнице за мною следом.

Ох, и тяжела была та моя ноша! Я дотянулся до перил и пополз вверх, перебирая прутья и подтягиваясь на руках. Почему-то я понял, что должен торопиться. Впрочем, не слишком. Если бы оно соскользнуло и рухнуло вниз, я бы уже никогда не успел за ним вернуться.

Загрохотали засовы, наверху распахнулась дубовая дверь. Ее проем осветился факелами. Звенигор повернул ко мне разбитое лицо. Теперь я видел, как ему досталось.

— Арти, — требовательно, но вместе с тем с какой-то нежностью спросил он, — ты где?

— Я иду, — прошептал я. — Я несу его. Но мне еще далеко, Звен.

— Тогда неси. Я задержу их. Только… поторопись, Арти.

Били его, видимо, жестоко, ногами, он был весь в крови, на скулах и кулаках — здоровенные ссадины, в волосах запеклась кровь, и даже кожаная куртка на груди висела окровавленными клочьями, но в тот миг я смотрел на него непонимающе-равнодушно. Я был слишком далеко.

Несколько «масок» спустились к нам в подвал. Я лежал на их пути первым. Меня вздернули на ноги и грубо встряхнули.

— Что-то он квелый какой-то. На фиг он нужен?