Змейские чары - Наталья Георгиевна Осояну

корчме на дудке. Очень хорошо играл. Он вообще показался мне славным парнем, даром что с причудами, и как-то раз я осмелился спросить, откуда он такой взялся.

«Из сундука, — ответил Алистар с видом столь серьезным, что у меня отвисла челюсть. — В сундук сложили шерстяную одежду одного колдуна, а бросить туда пучки лаванды, полыни и розмарина позабыли. Когда через некоторое время крышку подняли, на волю вырвалась целая стая бледной моли, а в трухе, которая осталась от одежды, лежал плачущий младенец. Такая вот история, да!» Тут он ухмыльнулся и заржал, а я вновь почувствовал себя тупым бревном.

До сих пор не знаю, что хуже: если он надо мной издевался или если говорил правду.

И вот как-то раз отдыхал я после работы в кузне; сидел на пригорке и смотрел на солнышко, которое близилось к закату. Алистар подошел ко мне, и я по его бледному лицу сразу понял, что шутки-прибаутки кончились. Он тихо спросил, хочу ли я увидеть кое-что важное для Рафалы, но такое опасное, что это может стоить мне жизни.

Я согласился. Мы отправились в лес, быстро сошли с дороги и продолжили путь звериными тропами, которые Алистар разыскивал, должно быть, по запаху. Шли мы, шли, а потом вдруг оказались на длинной тропе, вдоль которой были аккуратно расставлены каменные изваяния, много, штук тридцать. И такие искусные, что дух захватывало! Они все до мельчайших подробностей повторяли людей, с виду совсем как живые. Я рот разинул, а потом в одном из изваяний узнал Ану, пропавшую девочку-гусятницу, и на ее лице увидел такой ужас, что сам чуть штаны не намочил. Потом услышал странные звуки. Тут Алистар — до сих пор он шел вперед, словно ничего особенного не видел; впрочем, он же и правда ничего не видел — резко остановился, одной рукой уперся мне в грудь, а указательный палец другой приложил к губам. Я замер. Он вытащил два спрятанных за пазухой листочка — я деревьев с такими листьями, зелеными с фиолетовым отливом, в наших краях не видел, а у нас много всего растет — и велел мне закрыть глаза, после чего прижал что-то к векам и… я понял, что хоть те и сомкнуты, мне все видно. С каждой секундой я видел лучше, пока не позабыл о том, что смотрю на мир не собственными глазами, а благодаря колдовству. Алистар опять жестом велел мне молчать и пошел вперед, ступая так тихо, что его не услышала бы даже мышь. Я как мог старался не шуметь.

Что же мы увидели, путник, в открывшейся за поворотом тропы лощине?

Ты не поверишь.

Я сперва решил, что на Дубину напал медведь, только не понял, почему он — Дубина, а не зверь — голый. Нечто огромное и косматое взгромоздилось на него и протяжно рычало. Потом я увидел, что у «медведя» ветвистые рога — и их было не два, и выглядели они совсем не так, как у оленя, к примеру. Целая корона из рогов. Шерсть у твари была не бурая, а зеленоватая; в ней что-то шевелилось, словно черви ползали. И она… ох, даже не знаю, как о таком говорить… словом, это была она, и занимались они там с Дубиной тем самым делом, которым могут заняться мужчина и женщина, сбежав подальше от любопытных ушей и глаз.

Она выпрямилась, повернулась.

Спереди у ней были эти… ну, ты понимаешь. Под шерстью. И на шее красные бусики.

Я сперва на них глянул, а после на морду. Лицо. Ой, не знаю.

Представь себе голый собачий череп с клыками в два-три раза длиннее привычного; вообрази, что череп пролежал долго в болоте и оброс сизым мхом, в котором поселились змеи. Да, они не только копошились в ее шерсти, но и ползали по голове, висели на ветвистых рогах. А самое ужасное — это глаза, которые глядели из костяных глазниц, из моховых болотных глубин. От них-то меня в дрожь и бросило, я, кажется, завыл по-звериному.

Человечьи, очень чистые голубые глаза.

Не помню, как мы оттуда сбежали и почему никто нас не преследовал. Может, у Алистара еще какое колдовство в запасе было… Так или иначе, очнулся я уже в Рафале, стоящим напротив городского головы, который глядел на меня с таким видом, словно на моей голове выросли рога. Алистар ему что-то сказал; он вздрогнул, переспросил, а потом махнул рукой, чтобы мы шли в зал собраний.

Алистар повернулся ко мне, протянул руку к моему лицу, и тут я понял, что все еще смотрю на мир фиолетовыми листьями, а не глазами.

Когда все собрались, он встал, не дожидаясь приглашения городского головы, и обратился к почтенным рафальцам с той же необычайной серьезностью, которую я уже видел некоторое время назад.

«Сейчас вам придется решить, — сказал он, — по какой дороге идти. И я прошу, чтобы вы все как следует подумали, прежде чем сделать выбор. Помните, я рассказывал, что красивую княжну было проще расколдовать, чем уродливую? Как думаете, почему князь в конце концов выгнал дочь, а не попытался ее спасти? Слушайте же…»

И он рассказал то, о чем умолчал ранее.

Чтобы снять заклятие с уродливой княжны, каждый житель Рафалы — исключая младенцев, которые еще ничего не соображали, — должен был как-то себя изуродовать. Не сильно, но заметно. Выбить зуб, например; выдрать ноготь или отрубить палец — можно не весь. Рассечь лицо, глубоко. Отрезать ухо — можно не целиком. Обязательно сам, обязательно отказавшись от части себя и оставив неизгладимый след. Мы онемели от таких известий и уставились на городского голову, у которого опять сделался такой вид, словно из леса к нему пришло чудовище.

«А есть другие способы?»

«Есть, — спокойно ответил Алистар. — Я должен был увидеть то, что увидел сегодня, и убедиться, что другой способ есть. Потому вы и стоите сейчас на перепутье, вам придется выбрать. Но сперва подумайте…»

Голова всплеснул руками и жалобным голосом спросил, как же Алистар себе такое представляет, чтобы все горожане — и искалечили себя, по собственной воле, необратимо. Где это видано такое?

«Как же милосердие? — спросил бледный чужак, криво ухмыльнувшись. — Как же идея о том, что нет ничего дороже человеческой жизни? Отказавшись от малости, можно эту жизнь спасти — хоть одну, раз уж не вернуть тех, кто стал невольной жертвой проклятой девушки. Может, стоит сперва поговорить с горожанами?..»

Тут уж собравшиеся рафальцы молчать не стали, и на некоторое время в зале собраний воцарился такой гвалт, что я не