Забираю вас себе! - Тина Солнечная

мне в глаза, будто выжег в них своё имя. — Ты не можешь её теперь ограничить. Метку можно разблокировать совсем, если она ограничена как у остальных твоих рабов. Но ограничить уже закреплённую… тем более, если мы сделали это дважды… — он чуть склонился ко мне ближе, губы почти коснулись уха, и голос зазвучал низко, хищно. — Ты уже не можешь. Ты, может, и неофициально, но теперь моя. Точнее… скоро станешь моей — совсем.

Вот это я попала, поняла я, не отрываясь от его глаз. В груди всё заколотилось ещё сильнее, потому что он смотрел так, будто видел насквозь.

— На мне тоже появится метка? — выдавила я, почти шёпотом.

Он ухмыльнулся — медленно, лениво, с этим своим хищным удовольствием, от которого у меня внутри всё сжалось. — Да.

— Мама меня убьёт, — выдохнула я и прикрыла глаза ладонью. Потому что правда — убьёт. Или хуже.

Он вдруг рассмеялся. Настоящим, низким смехом, от которого по коже побежали мурашки. — Это единственное, что тебя смущает? — спросил он и склонил голову, глядя на меня с этой своей лукавой усмешкой.

Я медленно убрала руку и посмотрела на него. Серые глаза блестели в полумраке, такие цепкие и глубокие, что дышать стало труднее.

— Быть моей тебя смущает? — спросил он тихо, едва касаясь моих губ своими.

— Нет, — призналась я прежде, чем успела осознать этот ответ.

Он снова улыбнулся — чуть мягче, но в этой мягкости было что-то такое, что обжигало сильнее, чем его слова. — Не врёшь… — сказал он медленно, будто для себя. — Ничего не понимаю. С тобой определённо что-то произошло, Таша.

А я лежала у него в руках, слушала, как стучит его сердце под моей щекой и думала, что я натворила и как теперь из этого выпутаться.

— Она убьёт тебя, если узнает, — вдруг вырвалось у меня. Слова сами слетели с губ, и только когда я их произнесла вслух, до меня дошло, насколько это реально. — Завтра же.

Меня накрыло холодной волной — сердце заколотилось, ладони вспотели. Я почти подалась вперёд, всматриваясь в его лицо.

— Это можно проверить? — голос сорвался. Паника подступала всё ближе, стучала в висках.

Он замер, чуть прищурился и так внимательно посмотрел, что я почувствовала, как он сканирует каждую эмоцию у меня на лице.

— Ты… боишься за меня? — медленно поднял бровь, и в этом удивлении была такая растерянность, что мне захотелось разозлиться на себя ещё больше.

— Ты ответишь? Она может узнать? — я почти цедила слова, с трудом справляясь с бешеным сердцем.

Он хмыкнул и провёл ладонью по моим волосам, будто хотел успокоить. — Не может, пока на тебе ничего не появилось.

Я резко выдохнула — грудь вздыбилась от облегчения. — Ладно. — Сказала больше для себя, чем для него. — А сколько у нас времени?

— Я думаю, пару недель должно быть, — отозвался он спокойно, но взгляд не отрывал. Прямой, цепкий, как всегда.

Мне стало чуть легче. Настолько, что я даже хмыкнула и провела пальцами по его губам.

— Ладно. Я что-то придумаю к тому времени, — пробормотала вслух, уже прокручивая в голове все возможные сценарии.

Он тут же нахмурился, уголок рта чуть дёрнулся. — Что ты задумала?

— Ты всё ещё ведёшь себя слишком нагло для раба, — отрезала я и сузила глаза.

Он усмехнулся, склонился ко мне ближе, тёплый, опасный. — Потому что я теперь не совсем раб. И теперь придётся к этому привыкнуть, Таша.

Я поджала губы, не отрываясь от его лица. Муж… или почти муж. Чёрт. Хорош, зараза. Ещё и детектор лжи на ножках — вот уж подарок судьбы. Ну не так уж и плохо, если выживет. Лишь бы выжил.

Я медленно выдохнула и села, чуть отстранившись от его груди. Он следил за каждым моим движением — слишком внимательно, слишком глубоко, будто читал всё, что я даже думать боялась.

— Тебе нужно уйти, — сказала я спокойно, но взгляд всё ещё держала твёрдо.

Он нахмурился. — Почему?

— Потому что я не хочу, чтобы ты стоял на коленях пол ночи. — Я чуть скривилась.

— Если мать зайдёт… — закончил он за меня, чуть усмехнувшись. — Понял.

— Вот и молодец. — Я подтянула к себе край одеяла, глядя, как он поднимается с кровати. Чёрт, как же он хорош даже вот так — в полутьме, с этой ленивой, сильной пластикой, в которой ещё вибрировала наша связь.

Он быстро натянул на себя рубашку, застёгивая её на ходу, и вдруг вернулся ко мне ближе. Молча наклонился, провёл ладонью по моей щеке и притянул к себе. Поцелуй был совсем коротким — горячим, но сдержанным, словно он хотел оставить метку на моих губах так же, как и на моём теле.

— Уходи, — выдохнула я, едва сдерживая дрожь.

Он кивнул, чуть склонил голову, почти так, как делал раньше — но теперь в этом поклоне была странная мягкость. Развернулся и тихо вышел, не оглядываясь.

А я осталась стоять среди сбитых подушек и простыней, с этим вкусом его губ на своих — и странным, колючим теплом под сердцем.

Глава 26

Томрин

Я сижу на краю своей постели, так и не раздеваясь, ссутулившись, будто пытаюсь вжать в плечи всё то, что гудит в голове и под кожей. Пальцы машинально касаются старого шрама на брови — не потому что болит, а потому что надо за что-то зацепиться. За старое. За знакомое. За что-то, что не разваливается у меня под ногами, как эта чёртова женщина.

Таша. Я должен её ненавидеть. Я должен чувствовать к ней всё то, что всегда помогало мне дышать в её доме: отвращение, глухую злость, злорадство, пусть даже безмолвное — но оно было моим оружием. Моей бронёй. Я должен был смотреть ей в глаза и помнить, сколько раз эти глаза видели мою боль — и как она улыбалась этому.

Но всё это выветрилось. Стёрлось за пару дней. Нет, даже не за дни — за минуты. За тот момент, когда я вошёл в её спальню, чтобы залечить ей спину. Она лежала тогда на животе, беззащитная. И я думал: «Сейчас. Скажет что-то мерзкое. Унизит. Напомнит, кто я». А она просто дышала. Тихо. Слабее, чем я когда-либо её видел. И мне вдруг захотелось нести эту слабость на руках — её, Ташу, от которой я должен был бежать к чёрту подальше.

А потом она уснула у меня на груди. Чёрт, я могу ещё тысячу раз повторить это про себя — и всё равно не поверю. Таша.