Клайв Баркер - Имаджика

Никогда до этого момента ей не приходилось слышать в его голосе раболепные нотки.

– А мы тоже Ему принадлежим? – спросила она.

– Мы можем попробовать избежать этого, – сказал он. – Но это не так-то легко, любовь моя. Он Отец, и Он хочет, чтобы Ему повиновались, до самого конца... – И вновь он запнулся, и лицо его болезненно исказилось. – Обними меня, – попросил он.

Она обвила его руками. Пальцы его скользнули по ее волосам, и он крепко обнял ее за шею.

– Раньше я думал, что я – полубог, рожденный, чтобы возводить города, – прошептал он. – И что если я создам прекрасный город, он будет стоять вечно, и таким же вечным будет мое правление. Но ведь рано или поздно все проходит, верно?

В его словах звучало отчаяние, которое показалось ей оборотной стороной пророческого пыла Миляги. За то время, что она знала их, они словно бы обменялись жизнями: беззаботный любовник Миляга превратился в исполнителя воли небес, в то время как Сартори, создавший за свою жизнь не один ад, теперь держался за свою любовь, как за последнее спасение.

– Разве удел божеств не в том, чтобы возводить города? – спросила она мягко.

– Не знаю, – сказал он.

– Что ж... нам до этого нет никакого дела, – сказала она, имитируя равнодушие влюбленной без ума женщины ко всему остальному, кроме предмета ее любви. – Мы забудем о Незримом. У меня есть ты, у тебя есть я... У нас будет ребенок, и мы сможем быть вместе хоть целую вечность.

Этими словами она хотела вынудить его на признание, которое он не решился сделать раньше, но неожиданно для нее самой в них оказалось столько правды и столько надежды, что сердце ее сжалось от боли. Однако она расслышала в шепоте своего возлюбленного эхо тех же самых сомнений, которые сделали ее отверженной в доме, что остался у нее за спиной, а для того чтобы разрешить эту загадку, она не остановится ни перед чем – даже перед манипуляцией их чувствами. Боль, которую причинил ей этот подлог, отнюдь не была смягчена его успешным результатом. Когда Сартори испустил тихий стон, она едва не покаялась в своем обмане, но поборола это желание в надежде, что новый приступ страдания выжмет из него все, что он знает, хотя, как она подозревала, раньше он не признавался ни в чем подобном даже самому себе.

– Не будет никакого ребенка... – сказал он, – и мы не сможем быть вместе.

– Почему? – спросила она все тем же деланно оптимистичным тоном. – Мы можем уйти прямо сейчас, если ты хочешь. Нас ничто не держит – мы можем спрятаться где угодно.

– Негде спрятаться, – ответил он.

– Ну, мы найдем место.

– Таких мест больше нет.

Он высвободился из ее объятий и отступил в сторону. Она обрадовалась его слезам: они скрывали от него ее двуличие.

– Я уже сказал Примирителю, что разрушаю сам себя... Я сказал, что вижу творения моих рук и сам же начинаю подготавливать их уничтожение. Но потом я спросил себя: а чьими же глазами я на них смотрю? И понял, что это взгляд моего Отца, Юдит. Взгляд моего Отца...

Неожиданно для самой Юдит, память ее воскресила образ Клары Лиш и ее слова о мужчине-разрушителе, который не успокоится, пока не уничтожит весь мир. А разве существовало более полное воплощение мужского начала, чем Бог Первого Доминиона?

– ...итак, когда я смотрю на творения моих рук Его глазами, я хочу их уничтожить... – прошептал Сартори. – ...но что же видит Он сам? Чего Он хочет?

– Примирения, – сказала она.

– Да, но для чего? Это не начало новой жизни, Юдит. Это конец. Когда Имаджика вновь обретет целостность, Он превратит ее в пустыню.

Она отшатнулась от него.

– Откуда ты знаешь?

– Мне кажется, я всегда это знал.

– И ничего не говорил? Все твои разговоры о будущем...

– Я не осмеливался признаться в этом даже самому себе. Мне хотелось верить в то, что я ни от кого не завишу. Ты наверняка это поймешь. Я видел, как ты боролась за то, чтобы смотреть на мир своими собственными глазами. Я делал то же самое. Я не хотел соглашаться с тем, что Он – во мне. И только теперь...

– Почему именно теперь?

– Потому что сейчас я вижу мир своими глазами. Я люблю тебя своим сердцем. Я люблю тебя, Юдит, и это означает, что я свободен от Него. Я могу признаться в том, что знаю.

Он обнял ее, содрогаясь от беззвучных рыданий.

– Спрятаться негде, любовь моя, – сказал он. – Мы проведем несколько минут... несколько прекрасных, счастливых минут. Потом все будет кончено.

Она слышала все, что он говорит, но в то же самое время мысли ее были заняты тем, что происходит в доме у нее за спиной. Несмотря на слова Умы Умагаммаги, несмотря на ревностный пыл Маэстро, несмотря на все те бедствия, которыми грозило ее вмешательство, Примирение должно было быть прервано.

– Мы еще можем Его остановить, – сказала она Сартори.

– Слишком поздно, – ответил он. – Пусть он насладится своим торжеством. А мы можем победить его иначе... более чистым способом.

– Как?

– Мы можем умереть вместе.

– Это не победа, это поражение.

– Я не хочу жить, ощущая внутри себя Его присутствие. Я хочу лечь с тобой рядом и умереть, любовь моя. Это будет совсем не больно.

Он распахнул куртку. За поясом у него было два длинных ножа, поблескивавших в свете сияющей пелены, но блеск его глаз был еще более опасным. Слезы его высохли. Он выглядел почти счастливым.

– Есть только один путь, – сказал он.

– Я не могу!

– Если любишь меня, то сможешь.

Она отпрянула от него и попятилась назад.

– Я хочу жить!

– Не оставляй меня, – сказал он, и слова его прозвучали не только мольбой, но и предупреждением. – Не отдавай меня моему Отцу. Прошу тебя. Если ты любишь меня, не отдавай меня моему Отцу.

Он вытащил ножи из-за пояса и двинулся вперед, предлагая ей один из них, словно уличный продавец, торгующий самоубийством. Она ударила по рукоятке, и нож вылетел у него из рук. Перед тем, как повернуться лицом к дому, она еще успела взмолиться к Богине о том, чтобы Клем не закрыл дверь. Молитва ее исполнилась, а судя по ярко освещенному порогу, он еще и зажег внутри все найденные в доме свечи. Устремившись к двери, она услышала за спиной голос Сартори. Он произнес одно лишь ее имя, но в голосе его слышалась безошибочная угроза. Она не отозвалась – ее бегство и так было достаточно красноречивым ответом, – но, добежав до тротуара, позволила себе оглянуться. Подобрав упавший нож, он выпрямился и снова произнес ее имя.

– Юдит...

Но это предупреждение было совсем иного рода. Краем глаза она уловила слева от себя какое-то движение. На нее наступал один из гек-а-геков – тот самый, который точил о дерево когти. Его полная зубов плоская пасть была широко разинута.