Татьяна Мудрая - Сарматская сабля

— Так я и поверил, что он у вас одни цветочки выращивал — этот бунтарь по натуре. Кто окультуривает — а он факт аборигенов бунтовал. И белые русины воинственный народ, и якуты — ветвь от корня Чингизова. Сходно друг с другом коней уважают.

— Для поляка и белоруса конь — лучший друг, а у якутов вообще раньше самого человека на свет появился. Только войны разные бывают, — улыбнулась Бронислава. — Дед ведь там влюбился. Моя бабка была православная и в то же время — сильная шаманка. И доспех воинский носила.

— По какой же вере их обвенчали?

— Не знаю, только дед Павло говорил, что у него два кольца обручальных. На сердечном пальце левой руки, том, от которого прямо к сердцу жилка тянется, — брачное, на большом правой — кольцо гарды, палюх еще его звали: жигмунтовку его драгоценную крепче в бою держать. Один палец — для сабли, другой — для венца, чтобы доле моей не бывало конца. Это он о счастье своем такие стихи сложил…

— И скоро он домой вернулся? И как — снова по воздуху?

— Ну, это секрет, — рассмеялась Бронислава. — Ходят слухи, что любимая дедова жена воскресила его любимых коней. Восставила во плоти, как говорится. Помесь лошади и пардуса: белый или темный волос на черной шкуре, такие же грива и хвост, отметины по всему телу. Да еще храп розовый, как у белорожденного альбиноса. И нрав дикий — в точности как у привычных нам монголо-якуток.

— И во что ему это колдовство встало? — отчего-то спросил я.

— Корабелю свою этой земле подарил, чтобы шляхетский гонор на ней не переводился. Он ведь был сармат — и сабля его по-настоящему звалась сарматкой. Сарматской.

Я помолчал, переваривая информацию. И тут до меня дошло все то, что пыталась мне внушить эта коварная особа:

— Ты хочешь сказать — это здесь, в республике, ту самую Павлову саблю вырыли? Да какой из него, прости Боже, древний кочевник!

— Не тебе о том судить, пся кошчь, — проговорила она вроде как шутливо, чтобы меня не обидеть; только вот высокий смысл ее слов был куда как заметен. — Лишь истый сармат вправе судить о сарматстве другого.

— И вообще ты все карты перемешала и перетасовала, а сдать лишние забыла. Никто ведь не слышал, что потомки Островского якутам сродни, а их под Минском — как той травы болотной. И дрыкганты совсем иной стати, чем ваши яростные малютки. Неправда, хотя из кусков чистой истины пошита.

Тут меня осенило, на кого это похоже.

— Постой-погоди. Ты же мой давний знакомец — тот, кого я Тадзем прозвал.

— Ты прозвал, а не я назвался.

— И ты хоть и девушка, а не…

— Вот. Сразу решил, что я и есть твоя суженая-ряженая, из сладкого теста пряженая? Шиш тебе. В аспирантуру еще поступи и ее закончи, а потом уже на брачные узы покушайся, недоучка.

Бронислава мигом поднялась с места и ушла в лесную темноту, горделиво покачивая бедрами и долгим хвостом.

Но знаете что?

Почти сразу оттуда донеслось вкрадчивое цоканье лошадиных копыт. Кобыла шла уверенной иноходью прямо к здешней речной воде…

И, можно пари держать, была светлой чубарой масти.

Ведь на дворе было полнолуние, верно?