Кристофер Сташеф - Шаман

Мардона смотрела на мудреца, и гордыня боролась в ней с заботой о Рил. Наконец она кивнула, и Огерн облегченно вздохнул.

— Есть ли у меня разрешение отца? — спросил мудрец.

— Есть!

— Хорошо, — кивнул Манало. — Но ты должен выйти из хижины, Огерн. Тебе нельзя смотреть.

Огерн растерялся.

— Не бойся, я не обману тебя и никуда не денусь, — тихо проговорил Манало. — Если она умрет, можешь изрезать меня на куски, а дверь тут только одна.

— Не стану я тебя резать!

— Тогда уходи.

Огерн опустил голову и вышел.

Он был у двери, когда Рил снова закричала. Огерн заставил ноги двигаться, а глаза смотреть вперед.

Выйдя на мороз, он всей грудью вдохнул холодный ночной воздух и поежился, хотя холода он и не чувствовал, а потом посмотрел на звезды и прошептал молитву благодарности Ломаллину.

Крик Рил нарушил тишину ночи еще раз, и еще, и еще, но затем крики сменились стонами: то стонала Рил, то слышались подбадривания Мардоны. Зашуршали шкуры, закрывавшие вход, и рядом с Огерном встал Манало.

— Теперь с ребенком все как надо, — сказал он. — Ждать осталось недолго, примерно час.

Огерн не стал спрашивать, что такое «как надо», он только пылко проговорил:

— Благодарю тебя от всего сердца, Манало!

— Тебе спасибо за благодарность, — откликнулся Манало, улыбаясь. — И Ломаллина поблагодари — для души полезно. И еще молись, чтобы рождению ребенка больше ничто не помешало — роды еще не завершились.

— Помолюсь! — с готовностью воскликнул Огерн.

— Вот и хорошо. А я должен вернуться к твоей жене. Хотя, если все пойдет, как должно, я там не нужен. Терпи и жди. — И мудрец снова исчез за шкурами, закрывавшими вход в хижину.

Огерн вознес к небесам безмолвную молитву благодарности за то, что здесь сейчас Манало, а потом вложил все свое сердце в другую молитву и в еще одну, а стоны звучали и звучали у него за спиной и потом снова сменились криками. И наконец послышался такой вопль, что Огерн не выдержал и повернулся ко входу. Он уже готов был вбежать в хижину, как на ее пороге появился улыбающийся Манало. Он поманил Огерна пальцем. Огерн влетел следом за ним в хижину, словно стрела, выпущенная из лука.

Там, озаряемая светом очага, лежала Рил. Лицо жены было бледным и влажным, глаза закрыты, но дыхание вздымало ее грудь, и Огерн почувствовал, как внутри него поселилось какое-то спокойствие за Рил. А потом он увидел Мардону: она держала на руках маленький шевелящийся сверток, из которого доносилось попискиванье. Шаманка что-то ворковала, обращаясь к свертку, и улыбалась Огерну.

Огерн и сам не заметил, как оказался рядом с Мардоной. Старуха приоткрыла меховое одеяльце, и Огерн увидел крошечное личико с зажмуренными глазками и капризно искривленными губами. Казалось, целую вечность Огерн смотрел на это чудо, потом наконец с недоверием воззрился на Мардону.

— Это сын, а не дочка, которую вы ждали, — проворковала повитуха. — И он целенький и здоровенький. А Рил ужасно устала, бедняжка. Она потеряла много крови, но ничего страшного. Ей надо отдохнуть, хорошенько отдохнуть, и через недельку она совсем оправится.

— Не знаю, как тебя и благодарить!

— А ты будь к жене добр и делай все, о чем она тебя ни попросит, — вот тебе и благодарность. Теперь поцелуй ее, а я должна отдать ей ребенка, потому что он просит того, чего у меня уже давно нет.

Огерн обернулся и упал на колени, потом протянул дрожащую руку и нежно прикоснулся к Рил. Рил открыла глаза, слабо, устало улыбнулась мужу, а Огерн поцеловал ее долгим нежным поцелуем. Едва он оторвался от губ жены, как Мардона отстранила его и положила на грудь Рил ребенка. Огерн, как зачарованный, смотрел на малыша, а тот деловито засосал грудь Рил. Огерна окатила волна нежности, и в нем зажглось желание.

Нет. Для этого будет достаточно времени, когда она совсем оправится после родов — через несколько недель, через месяц. Огерн обернулся к мудрецу. Тот стоял у очага и улыбался. Огерн поклонился ему:

— Как мне отблагодарить тебя, Манало? Проси у меня все, что угодно!

— Немного еды и кровать, — ответил Манало. — Я устал.

— Самую лучшую из кроватей и самую лучшую еду! Пойдем!

Огерн вывел мудреца из хижины. Небо уже заливал предрассветный румянец. Ветви деревьев на фоне умытого неба казались тоньше и темнее. Мужчины пересекли поляну, прошли мимо самой большой хижины и оказались около жилища Огерна. Он локтем отодвинул в сторону шкуры и кивком пригласил Манало войти:

— Входи в мой дом!

Мудрец, устало и благодарно улыбнувшись, вошел в дом. Огерн поспешил к очагу, опустился возле него на колени, подложил растопки и раздул тлеющие угли, после чего вскочил и открыл дыру в крыше для выхода дыма. Пламя весело заплясало в очаге и осветило уютное, чистое жилище, уголки которого дышали присутствием Рил — сухие цветы, ароматные травы, аккуратно зачиненный полог кровати.

Манало взглянул на кровать и покачал головой:

— Я не смогу лечь на твое ложе, Огерн. Пожалуйста, постели мне на полу.

— Конечно, Манало! Постелю, как скажешь. Но только на полу лягу я, а не ты! Нет, нет, не спорь! Ты спас мою жену! Ты так долго шел, целую ночь трудился, тебе непременно надо выспаться на перьевой перине и под одеялом!

Манало открыл было рот, чтобы возразить, но Огерн опередил его:

— А я все равно не усну! Я слишком взволнован и так счастлив, что…

— Ну ладно, как скажешь, — улыбнулся Манало. — Тогда я ложусь.

— Но сначала ты должен поесть! — Огерн притащил плоский каравай хлеба, сыр и принялся нарезать ножом толстые ломти. — Плоховато угощение — только хлеб, сыр да пиво. Будь Рил дома, уж она бы тебя попотчевала, ну а раз ее нету, то лучше простая еда, но побыстрее, чем…

— Хлеб с сыром — лучше и не придумаешь. — Манало повесил свой плащ на сучок, уселся на край кровати и, с облегчением вздохнув, стянул сапоги.

— Еда простая, зато быстрая! — Огерн с таким почтением подал Манало деревянную тарелку, будто ухаживал за божеством или южным владыкой.

Манало взял у него тарелку, и Огерн подал ему большую кружку с пивом.

— Поешь и поспи, о мудрец! А потом проснись, поешь и снова отдыхай! Ты должен прогостить у меня не меньше недели — я хочу выказать тебе всю мою благодарность.

— Я не имею права оставаться надолго, — признался Манало. — Моя жизнь — это странствия от деревни к деревне. Но я с радостью проведу у тебя несколько дней.

— Ты странствуешь? — изумился Огерн. — Такой достойный человек. Почему бы тебе не остаться и не стать вождем?

— Потому, что я предан делу Ломаллина, — объяснил Манало. — То есть служению людям, воспитанию их. Я должен привнести свет в их души.