Кристофер Сташеф - Шаман

Снаружи лежал белый, чистый снег, приглаженный уже стихшим ветром, небо было чистым — таким чистым, будто звезды погрузили в прозрачный лед. Но Огерн и холода не заметил, потому что увидел тоску в глазах Мардоны.

— Она должна жить! — крикнул он, опомнился, взял себя в руки и прошептал: — Она должна!

— Будет жить — значит, ей помогут боги, — угрюмо буркнула Мардона. — Не сомневайся, я все сделаю, чтобы испросить их помощи, Огерн, но боюсь самого худшего.

Огерн чуть было не схватил старуху за плечи, но снова вовремя сдержался.

— Это не должно случиться!

— Тогда молись! — просто проговорила Мардона. — Это самое лучшее, что ты для нее сейчас можешь сделать. Молись Ломаллину, а уж мы позаботимся о Рил. Внутри тебе делать нечего, Огерн. Ты боишься, и она чувствует твой страх.

Огерн хрипло вскричал и упал на колени.

— Молись, — еще раз посоветовала ему Мардона и ушла в хижину.

Огерн стоял на коленях в снегу. Он застыл, в голове у него было так же пусто и холодно, как вокруг. Огерн смотрел на усыпанную звездами бездну небес — вот одна из множества звезд на небе загорелась ярче других. Он устремил к ней свой взор и мысленно вымолвил: «Ломаллин! Бог людей, защитник человечества! Будь сейчас с нами, молю тебя! Сделай, что в твоих силах, чтобы Рил осталась жива! О Ломаллин, пошли Мардоне мудрость, а ее рукам ловкость, и пошли Рил разрешение от бремени!»

Он говорил и говорил с Ломаллином еще и еще, делился с божеством своими страхами и ужасом. Долго ли, коротко ли Огерн вот так простоял в снегу, он не понял, но наконец он взглянул в сторону леса… и увидел фигуру человека в светлом плаще с капюшоном, отороченным темным мехом. Человек шел по заснеженной опушке кубитах в ста от деревни. Посох вздымался и падал в руке незнакомца.

В сердце Огерна затеплилась искорка надежды — такой надежды, какую он даже боялся почувствовать, но он все же дал искорке разгореться, покачиваясь, поднялся с колен и, спотыкаясь, побежал к человеку в плаще, крича:

— Добро пожаловать, странник!

Человек поднял голову, укрытую капюшоном, и в тени, отбрасываемой мехом, блеснули веселые глаза.

— Доброй ночи тебе, охотник!

Огерн резко остановился. У него вдруг слова застряли в горле.

— Да по… поздновато охотиться.

— Еще как поздновато, — согласился незнакомец.

У него была короткая густая жесткая бородка и длинный прямой нос. Глаза большие, а брови такие же густые, как борода.

Так и не сумев найти нужные слова, Огерн спросил:

— Откуда ты идешь?

— От Ломаллина, — ответил незнакомец. — Пять ночей назад, Ломаллин во сне узнал, а я узнал от него, что здесь будет трудно рожать женщина, что ее жизни будет грозить опасность.

Огерн издал звериный вопль, словно его раздавили, и повалился к ногам незнакомца.

— Вставай, вставай, охотник! — Мудрец склонился и помог Огерну подняться. Это у него получилось так легко, словно веса в здоровяке Огерне было не больше, чем в птичке. — Так ты, стало быть, ее муж?

— Да, и если ты сможешь спасти ее, незнакомец, я всю жизнь буду твоим должником.

— Не моим, а Ломаллина, — решительно поправил Огерна странник. — Хотя ему нужны не рабы, а верные последователи. Но не стоит считать жизни до тех пор, пока они не спасены, охотник. Как твое имя?

— Огерн! — воскликнул воин.

— А я Манало. Кто та женщина, которая рожает так долго и тяжко?

— Рил, моя жена, моя любимая, звезда моих ночей!

— Отведи же меня туда, где она лежит, — попросил Огерна Манало.

— Пойдем! — обрадовался Огерн и, развернувшись, вошел в родильную хижину.

Они едва переступили порог, как Рил закричала — страшно, дико. От этого вопля сердце Огерна, казалось, разорвется на части. Спина жены изогнулась дугой, каждая мышца напряглась. — Огерн даже испугался, что мышцы вот-вот оторвутся от костей.

Манало остановился, наблюдая — именно наблюдая, — Огерн метнул в него гневный взгляд. Как мог этот человек оставаться таким спокойным, когда тут такие муки? Но в конце концов это была не его боль и не его жена! Огерн с трудом сдерживался, но не успел он и рта раскрыть, как вопль жены утих и несчастное, измученное тело Рил обмякло. Огерн бросился к жене, но Мардона предостерегающе выставила руку. Огерн остолбенел, пожирая жену испуганными глазами, а мудрец шагнул вперед, откинул капюшон и протянул старухе руку:

— Я Манало.

— Я Мардона, — отозвалась шаманка и спросила: — Что тебе тут надо? Разве не знаешь, что здесь не место и не время быть мужчинам?

— Я тоже шаман, — отозвался Манало.

— Его послал Ломаллин! — вырвалось у Огерна, а Рил повернула голову и устремила на Манало взгляд, полный надежды.

— Несколько дней назад я услыхал зов Ломаллина, — объяснил Манало, — и пришел сюда, ибо он передал мне знание о том, что женщина народа бири страдает от боли.

— А что ты такого можешь, чего не умеем мы? — язвительно спросила Мардона.

— Может быть, и ничего, — признался Манало, — а может быть, и много чего. Я могу коснуться этой женщины?

Мардона глянула на Рил, та отчаянно кивнула. Шаманка перевела глаза на Огерна.

— Конечно! — воскликнул тот.

Манало кивнул, передал Огерну свой посох, подошел к Рил и опустился на колени рядом с лежанкой.

Огерн держал посох странника и поражался тому, какой покой исходил от обычной, казалось бы, палки. Он вдруг почувствовал, что уже способен переносить вопли Рил — а она снова закричала — и смотреть на нее без такого ужасного страха. Теперь Огерн почему-то знал, что Рил останется в живых.

Манало положил руки на раздувшийся живот Рил и, уставясь в одну точку, принялся ощупывать его пальцами. Казалось, пальцы бродят по коже как бы сами по себе. Каким-то чужим, отстраненным голосом он проговорил:

— Ребенок запутался в пуповине. Он рвется вниз, а его оттягивает назад.

Мардона выпучила глаза.

— Откуда тебе это знать?

— Я смотрю и вижу глазами Ломаллина, — отвечал мудрец, и голос его набрал силу. Окончательно очнувшись от транса, он обернулся к Мардоне. — Ребенок так закручен в пуповине, что от ее длины ничего не осталось. Женщина тужится, а ребенка затягивает в матку.

— Бедняжка! — вырвалось у Мардоны. — Но как ты спасешь их?

— С помощью вот этого, — мудрец вынул из-под плаща длинную тонкую палочку с небольшим лезвием на конце, — мы должны перерезать пуповину до того, как дитя родится, но, чтобы сделать это — да-да, именно я должен сделать это, — мне нужно проникнуть в утробу женщины, потому что я должен видеть все так, как видел только что.

Мардона смотрела на мудреца, и гордыня боролась в ней с заботой о Рил. Наконец она кивнула, и Огерн облегченно вздохнул.