Евгения Прокопович - Вершина мира. Книга первая

Я прочла отчет сделанный техниками ангаров, заверяющими, что с кораблем полный порядок. Были незначительные поломки двигателя, но они полностью устранены. Закончив с чтением, неловко лавируя между ящиками добралась до камбуза и заварила себе суррогатный кофе. Прихлебывая отвратительное темно-коричневое пойло, снова устроилась в кресле пилота и принялась гадать, что меня ожидает на месте. Это занятие быстро надоело — толку гадать, вот прилечу и все увижу.

Хотя я дала Наташке обещание вернуться к сроку, в его выполнении почему-то очень сомневалась. Если верить материалам, прочитанным мною, на станции, дело не обойдется двумя днями. Дай бог за неделю разгрестись. Если допустят до работы, конечно. А мне очень хотелось, что бы допустили. Только работая из головы вылетали ненужные мысли, и пропадала обида на себя и мир.

Закончив с кофе, я закурила, откинувшись на спинку кресла. Этого момента я боялась уже давно. Момента, когда остаешься один на один с собой и ни обмануть, ни оправдаться. Других можно, себя не выйдет.

Я еще раз перечитала отчет, заставляя мысли течь в строго отведенном им русле, и цепляться за что-то обыденное, простое и насквозь материальное, как, например экстренная операция в полевых условиях, совершая, как выражался папа на своих умных совещаниях, привязку к местности. Иначе, если я ее упущу, эту самую привязку, моментально в голову залезут дикие и панические мысли о том, что это не просто конец, а самый настоящий край, за которым все! Бездна, смерть и полная оглушающая тишина. И придется вспоминать, что я не сплю уже неделю, а если и вырываю у бессонницы несколько минут становиться только хуже, потому что приходит кошмар, в котором я стою босыми ногами на самом краю ослепительно сверкающего острого лезвия, и оно уже врезается в беззащитные пятки, и назад дороги нет. А впереди только тьма и глухое молчание на многие века вперед. И деться мне с этого края совершенно некуда — сзади стоит кто-то сильный и неотвратимый, упрямо подталкивая кулаком в спину, заставляя падать вниз и страшно до боли, ведь там нет ничего, даже смерти там и то нет. И просыпаешься в постыдном холодном поту и кутаешься в темноте в мягкий, вытертый от времени плед, натягивая его на голову и надеясь, что он, как в детстве, спасет от самых страшных страхов.

Но плед не помогает и не потому, что устарел, как оружие, а просто потому, что девочка Аня выросла, и страхи с бедами повзрослели вместе с ней, и нет больше подкроватных монстров, от которых плед так хорошо помогал. Под ним так нестрашно было бояться. Теперь этого всего нет. Есть лишь понимание, что он ушел, раз и навсегда. Нет, не так, это я его прогнала и это единственно правильное решение, но от этого не менее погано, и поправить ничего нельзя. Да даже если и можно было бы, я не стану этого делать. Не стоит умирать по несколько раз, лучше это сделать сразу.

От этих мыслей глаза помимо воли набухают горячими тяжелыми каплями и не потому, что себя жалко, а оттого, что очень больно и рваная рана на душе истекает обжигающей алой кровью. И чуточку страшно становиться, что кровь очень скоро вытечет вся до капельки, а что останется после и думать не хочется, потом останется только повеситься. С мертвой душой жить нельзя. И кровотечение это не остановишь, ведь душа-то, черт бы ее побрал, она не рука и не нога — жгут-то на нее не наложишь и ниткой не ушьешь.

От таких вещей спасает только работа. Тяжелая, изнуряющая и самое главное, чтоб она, работа, занимала тебя всю, без остатка сжигая мозг и нервы. Чтоб не хватало времени остановиться и подумать. Но до работы еще надо добраться. Целых два часа бездействия.

Убеждать себя, что все будет хорошо, тоже глупо. Я знаю, что будет, только вот когда и как до этого дожить. Хотя, выход есть — впасть в летаргический сон и переспать все это. Выход замечательный. Отличный выход! Но вот беда — не достижимый. А душа болит так, будто это что-то материальное, как сердце или печень, и выть хочется стиснув зубы и головой об стену биться, если б только помогло… И не подействуют даже привычные компромиссы, что утро вечера мудренее и нужно обо всем подумать завтра, и так каждое утро и каждое завтра.

Интересно, Владу уже рассказали о том, кто он? Судя по тому, что он был в кабине во время вылета — рассказали. Чем он сейчас занимается? Злиться ли еще на меня? Черт! Да какая мне, собственно, разница — злится он или нет? Даст бог, я его больше не увижу в своей жизни!

Но как бы я себя не убеждала в правильности своего решения, все равно было невыносимо паскудно оттого, что где-то недоглядела и довела наши отношения до такого и еще было жалко себя до слез. Выходит, я его по-настоящему любила. Но об этом надо забыть и чем быстрее, тем лучше, иначе это будет отравлять мне жизнь на протяжении всех отведенных мне лет.

Я тряхнула головой, прогоняя надоедливые мысли, злясь на "Беркута", что летит слишком медленно, перекатываясь в пространстве, как безногая черепаха. У меня оставалось целых два часа полета.

…Влад снова оказался в каюте, и удивленно огляделся. Каюта прибывала в полном порядке, не было разбросанных вещей, они оказались снова аккуратно упакованы в сумки, кроме костюма, возле него стоял утюг. Испытывая раздражение оттого, что кто-то рылся в вещах во время его отсутствия, Влад все же мысленно поблагодарил этого человека — он догадался принести утюг иначе пришлось бы идти попрошайничать, чего Влад крайне не любил, да и неудобно как-то.

Пошарив по каюте и найдя сеть, Влад подтянул поближе стол, включил утюг и принялся осторожно выглаживать костюм. Выгладив брюки, жилет и пиджак взялся за рубашку. Вот чего он терпеть не мог, так это гладить белые рубашки — никак не мог подладиться к температуре, и нередко на рубашках оставались некрасивые рыжие опалины, и не имело значения насколько умным и модифицированным бывал утюг, итог оставался один и тот же. Что бы избежать подобной неприятности Влад поставил нагрев на самый минимум.

Рубашка была уже почти отглажена, остался только воротничок и Влад не смог отказать себе в такой малости, как полюбоваться на свою работу. Он отставил утюг подальше, самодовольно разглядывая рубашку — все идеально, складочки, там, где надо заглажены, где не надо разглажены. Так хорошо у него еще ни разу не получалось. Вдоволь налюбовавшись, он снова потянулся за утюгом намереваясь закончить работу, но его остановил растерянный и чуть испуганный женский голос:

— Простите, я не знала, что вы вернулись, милорд… Ваша светлость, что вы делаете!?

Влад резко повернулся на голос, неуклюже задев шнур утюга, свалил его себе на ногу. Удар был чувствителен, и мужчине стоило больших усилий не взвыть. Еще повезло, что утюг не очень горячий. Девица была так взволнована и напугана, что ничего не заметила.