Надежда Попова - Natura bestiarum.

— Он нанялся к моему отцу на мельницу, — пояснила она со смущенной улыбкой. — Мне едва исполнилось шестнадцать тогда… Опасный возраст.

— И не говори, — согласился Курт, скосившись на помощника; Бруно нахмурился, исподволь показав начальству кулак под столом.

— Он был сильным. Максимилиан наверняка многое у него унаследовал, кроме имени. Хотя отец говорил, что давать ребенку имя покойника плохая идея, но я думаю — это суеверие. Сколько на белом свете людей с похожими именами, средь них и именами давно почивших?.. Я назвала его именем его отца. Он тоже никого и ничего не боялся…

— И это его сгубило, — предположил Курт; Амалия неопределенно шевельнула плечами:

— Наверное, можно сказать и так… Он любил плавать. Знаете ведь, какие пороги на мельничных реках? он любил их преодолевать. Камни, низкое дно, коряги в выбоинах, целые водопады — а он их проплывал. Иногда уходил купаться ночью, когда ничего не увидеть — и все равно выплывал невредим, даже не ранился о валуны в воде. Я… я, бывало, приходила на это посмотреть. Это было зрелище жуткое такое и… не знаю… Я, наверное, тогда в него и влюбилась. А однажды он ушел и не вернулся. Мы отправились на поиски, а нашли только одежду на берегу — и все.

— А тело? — уточнил Бруно; ее передернуло.

— Через четыре дня, — ответила Амалия тихо. — На несколько миль вниз по реке; застряло в корягах у берега. Я его едва признала. Знаете, рыбы… и хищники… А через пару месяцев я поняла, что в положении. Отец был в ужасе… Но, накричавшись, успокоился. В этом вы правы, с отцом мне повезло. Я боялась, он невзлюбит внука, но напрасно — пока он был жив, соседи хоть и ворчали вслед, но все ж на откровенные гадости не отваживались. Но когда отец умер, все стало совсем плохо. Работники от меня разбежались, мельница наша в округе не единственная, заезжать к нам перестали… Да и не это главное, выжили б как-нибудь. Тут в самих соседях дело.

— Неужто все было настолько серьезно, что пришлось сниматься с места?

— Нам ворота мельницы облили смолой, майстер инквизитор, — болезненно улыбнулась Амалия. — И ведь не поскупились же. И сказано было — вроде как и не напрямую, но все ж сказано — что в другой раз смола-то может и загореться… Быть может, и с этим можно было б сладить, но скажите — как мне учить ребенка жить в окружении таких людей? Или он должен будет впредь поставить их на место, или за собой признать место, которое они ему указали, иначе никак. И вот так выходит: или вечная вражда, или унижение. А я ни того, ни другого для своего сына не хочу.

— И сколько ты намерена от этого бегать? — с невольной укоризной спросил Курт. — Ведь не вечно же. Везде будут люди — точно такие же. И проблемы те же самые. А ведь жизнь на месте не стоит.

— Вы к чему это?

— О себе бы подумала. Судя по тому, как твой сын накинулся на моего помощника, ухажерами ты себя не балуешь, и ему сама мысль об этом не особенно приятна.

— Да и мне тоже, майстер инквизитор. Пока Максимилиан был мал, у меня попросту времени и сил не оставалось на такие думы, а теперь… Уж поздно.

— Побойся Бога, — теперь уже с явным укором оспорил Бруно, и та, порозовев щеками, потупилась.

— Спасибо… Только все равно. Не хочется. Быть может, я тогда просто выгорела, и никто другой мне уже не нужен… Вы меня, наверное, не поймете.

— Отчего же, — возразил помощник, кивнув на Курта. — Знаешь, почему он смотрит сейчас на меня с такой же жалостью, что и на тебя? Потому что ему известна одна-единственная причина, которая и подвигла меня помочь тебе и сыну; причина весьма личная. Просто кое-кого вы мне напомнили, кое-что внутри меня разбудили. Я ведь монахом не родился. У меня прежде была семья — жена и сын. Ему сейчас было бы лет девять.

— Он умер?..

— И он, и жена. Я тоже с тех пор ни с кем так и не сблизился, посему — нет, Амалия, я тебя понимаю.

— Потерять ребенка — это ужасно, — с трепетом проговорила она. — Просто… просто не могу себе представить, что бы со мною стало, если б с Максимилианом приключилось несчастье. Тогда уже точно жить было бы не для чего.

— Были и у меня подобные мысли. Порою мысли едва не доводили до дела.

— И вы спаслись в вере?

— В неверии, наверное, — усмехнулся Бруно, снова указав на свое начальство. — В один прекрасный день мне подвернулся он и взял на службу, особенно меня и не спрашивая. Тогда я полагал, что работа инквизитора — блажь и вздор, но узнал столько нового, столько… страшного, ужасающего порой, что мнение свое переменил довольно скоро. И — нашел себе цель в жизни. Делать то, что в моих силах, пока я в силах это делать. Чувствовать себя нужным — вот чего на самом деле хочет человек. В этом если и не тайна счастья, то некоторый секрет спокойствия уж наверняка.

— Если б все было так просто, — возразила Амалия тихо и, встряхнувшись, тщетно попыталась изобразить улыбку: — Простите. Мне надо уйти. Максимилиан говорит, что чувствует себя хорошо, но я все же хочу быть рядом с ним. У него жар… Он действительно редко болеет, поэтому, когда это все-таки случается, я просто сама не своя. У меня другой цели в жизни нет и вряд ли будет.

— Обращайся, если будет нужна помощь, — повторил Бруно настоятельно.

— Не обратится, — возразил Курт, глядя ей вслед. — Знаю таких. Эти тихони могут поплакать, могут вот так выговориться первому встречному, пожаловаться, раскрыться всей душой, а бывает — и телом, могут вызвать на жалость и добиться того, чего хотят, но, когда речь идет о том, чтобы прямо попросить — тут их клинит. Для себя она просить не будет никогда, да и ради отпрыска попросит, только если он начнет отдавать Богу душу.

— По-твоему, она настолько практична?

— Нет. Она даже не осознает всего этого — действует инстинктивно, а потому с переменным успехом. Просто она никому не верит.

— Тебе это должно быть по душе.

— Никому не верь, — согласился Курт, пытаясь возвратиться мыслями к игре и припомнить, какие ходы выдумал до явления разбитой семьи. — Это хорошее credo. Но пользоваться окружающими надо, тем не менее, уметь, иначе жить будет несладко… И все же не вздумай постучаться к ним в комнату средь ночи с предложением помощи. Не так поймут. Шах.

Партия завершилась через минуту, и Курт, выдворив помощника и Ван Алена отсыпаться перед дежурствами, вновь развернул в боевую готовность обе армии, в очередной раз пытаясь сразить себя самого. Над головой время от времени еще что-то шебуршало, кто-то прохаживался по скрипящим половицам, производя какие-то вечерние приготовления, однако все стихло довольно скоро — общаться постояльцам было незачем и не о чем после проведенного бок о бок дня, да и вряд ли у кого-то из них остались на это силы. Тишина не нарушалась ни шагами, ни голосами, и лишь неправдоподобно терпеливая Импала изредка недовольно фыркала, пытаясь устроиться на сон в своей тесной кладовке.