Светлана Гольшанская - Страждущий веры (СИ)

— Пришлось немного схитрить. Но ты бы видела, как селяне перепугались, когда его увидели! Чуть ли не ноги целовать стали за спасение.

Я отвернулась. К горлу подступила волна дурноты. Как это мерзко!

— Перестань! Не ты ли первая взялась людей обманывать?

— Я хотела развеселить детей!

— Какая разница?

Да как он может сравнивать?!!

Видя, что я обиделась, Вейас сменил тему:

— Нужно нашего демона побыстрее сжечь, чтобы никто об обмане не догадался. Сомневаюсь, что краска на нём долго продержится. А потом позавтракай, — он протянул мне свёрток. — Там пирожки с капустой и мясом. Только умоляю, ни с кем не делись — съешь всё сама. Голодным и убогим твои подачки не помогут, а если ты упадёшь от изнеможения, мы не сумеем оторваться от погони.

— Какой погони?

Вот это что-то новенькое. Я думала, что никто не станет нас преследовать так далеко от замка.

— Кое-какие слухи ходят, — замялся Вейас и почесал затылок. — Похоже, папа поставил на уши весь орден и отправил по нашему следу отряд ищеек во главе с твоим женишком. Вряд ли бы папа стал усердствовать из-за такой беспутной бестолочи, как я, а вот тебя действительно вознамерился вернуть. Если мы не поторопимся, то рискуем попасть к ним в руки.

— Мастер Вейас, почему так долго? Вы же обещали! — раздался из-за притворенной двери сеновала капризный голос.

— Всё будет хорошо. Выкарабкаемся, — подмигнул брат и ушёл ублажать селяночку.

Я бестолково топталась на месте, пытаясь унять панику. Ничего путного в голову не приходило. Как там в Кодексе Стражей говорилось: «Нужно решать насущные проблемы, а не переживать о том, что ещё не случилось». Я взяла шест с куродавом и направилась к ближайшему перекрёстку, чтобы скрыть следы нашего обмана.

10.

Я сидела на перекрёстке и мрачно наблюдала, как языки пламени обгладывают шерсть и плоть куродава, обдавая тошнотворным запахом палёной кошки. Прохожие исподтишка косились на меня, но я старалась их не замечать, изо всех сил показывая, что всё в порядке. Я уверена в том, что делаю. В сжигании демона на перекрёстке нет ничего необычного. Стражи всегда так поступают, чтобы огородить людей от злых чар. Забубнила себе под нос только что придуманное «заклинание» и подбросила в костёр пучки травы. Вроде так больше походит на таинство. Брат мой, Ветер, даже себя обмануть не получается!

Когда костёр потух, я собрала обугленные косточки и закопала их, снова бормоча под нос нелепицу и посыпая могилку полынью и подорожником. Расквитавшись с грязным делом, я подобрала с земли свёрток с остывшими пирожками и побрела в расположенный неподалёку город. Молчаливые стражники у ворот без лишних расспросов пропустили меня за пару медек. Никуда не сворачивая с ведущей через всё поселение широкой дороги, я вышла на главную площадь. В самом её сердце посреди рыночных рядов возвышался стройный деревянный храм с круглыми, похожими на луковицы куполами. Дом матери-земли Калтащ и её тринадцати сыновей — духов-покровителей ремёсел и земледелия. Отсюда никогда никого не выгоняли. В южных городах у таких храмов собирались толпы нищих и убогих. Просили милостыню, ждали, когда служители вынесут на улицу большой чан с чечевичной похлёбкой и разольют по глиняным плошкам, чтобы накормить всю ораву. Но север бездомные бродяги не любили — мало кому удавалось пережить суровые холода без крыши над головой, да и летние ночи здесь выдавались не слишком тёплые. Уж мы-то с братом хорошо это прочувствовали.

Я уселась на ступени, чтобы немного передохнуть. Из полукруглых дверей с резным растительным орнаментом вышел укутанный в медвежью шкуру жрец.

— Что кручинитесь? Невестушку свою обидели? — сердобольно поинтересовался он. — Так поговорите с ней. Бабы, они ж добрые, всё простят.

Я слабо улыбнулась. Бабы добрые. А я, видно, совсем не баба. Протянула жрецу монетку и попросила помолиться за прощение. Совесть облегчу, хоть боги земли нам не покровительствуют. Жрец ласково улыбнулся и ушаркал обратно в храм. Я раскрыла свёрток с пирожками и попробовала один. Кусок стал в горле сухим комом. Залила его студёной колодезной водой и кое-как проглотила. А перед глазами до сих пор мелькала постыдная сцена на сеновале. Все вокруг чувствуют любовь, страсть хотя бы. А я как пустая. Ни к кому не тянет, никто не заставляет живот наполняться бабочками — так вроде это чувство в любовных балладах описывают. И почему именно бабочки? Ведь тогда, значит, в живот набросали склизких мохнатых гусениц. Гусеницы поедали потроха, пока не сплели себе из кишок коконы, из которых и вылупились те самые любовные бабочки. Жуть!

Что за несуразные у меня мысли? Видно, не женщина я вовсе, раз не трепещу перед этим чувством. И уж конечно, не мужчина. Что-то среднее, без судьбы и смысла. Рука коснулась обмотанного грубой кожей эфеса. Вот как этот меч, такое же глупое и бесполезное создание.

Обхватив колени руками, я оглядывала собравшийся на торжище люд. Гомонили, но не сильно, легко сговариваясь о ценах, ненавязчиво зазывали посмотреть товар, если покупатель качал головой, уходили искать другого, более сговорчивого. Молодые и не очень хозяюшки брали с выставленных вдоль площади деревянных прилавков в основном продукты, ткани и нитки. Мужчины заглядывали к кузнецам за инструментом либо осматривали выставленный на продажу скот.

Среди пёстрой толпы тревожным серым пятном выделялась девочка лет восьми, а, может, десяти. Невысокая, худенькая, темноволосая и странно смуглая для этой местности. Одета она была в прохудившийся холщевый балахон, а ноги вместо башмаков укутаны тряпками. Правую руку девочка прятала за спину, а левой держала букетик пронзительно-синих васильков и предлагала прохожим со словами: «Возьмите! Всего за одну медьку или кусочек хлеба! Или плоскую овсяную лепёшку! Или недозрелое яблоко!» Все шарахались, словно она болела чем-то мерзким и заразным. Должно быть, девочка очень голодна, раз терпит такое. А я давлюсь каждым куском. От меня не убудет, если я отдам всего один пирожок, а Вейас ни о чём не узнает. Я направилась к девочке, но не успела дойти всего пары шагов, как кто-то толкнул её. Девочка распласталась животом на земле. Букетик затоптали спешившие по делам прохожие. Я протянула девочке руку и помогла подняться, боясь, как бы её не постигла такая же участь.

— Простите. Не стоило. Я такая неуклюжая, — стеснительно пробормотала девочка, пряча глаза. Я было подумала, что она из манушей, которые большими таборами кочуют по всему Мидгарду, нигде надолго не останавливаясь. Но у манушей глаза ярко-голубые, а у этой — тёмные уголёчки.