Андрей Лазарчук - Темный мир

Налил себе, взял ломоть серого, посолил. Нацелился ложкой в борщ. Вот сейчас я подцеплю вкуснятину со дна…

Борщ в миске слегка подрагивал. И даже не слегка. Поверхность его покрывала рябь – круговая стоячая волна, – и в центре миски то и дело вздымался маленький заостренный пик. Я смотрел на это и понимал, что быть такого не может, но оно есть… а потом ступни тоже ощутили вибрацию. Я посмотрел на Маринкину миску – в ней борщ тоже отплясывал. А потом я увидел глаза Маринки – и в них ужас.

– Не предусмотрели, – сказал кто-то сзади.

– Она нас видит, – сказал другой.

И тут, как в Маринкином видении, которое она пересказывала Ирине Тойвовне, все окружающее смялось, как тонкий бумажный лист, и обнажились темно-зеленые пластиковые панели, круглые иллюминаторы, за которыми стремительно проносились верхушки деревьев, – и ровный рокот, который я до того просто отказывался слышать, ворвался в уши. Стол из деревянного стал пластмассовым, и пластмассовыми были тарелки и ложки…

Я оглянулся.

Лучше бы я этого не делал, конечно…

Вертолет сел рядом с большим ангаром из гофрированного металла. Маринке велели остаться, а меня, подталкивая в спину, повели ко входу. Оборачиваться не хотелось. Всю дорогу я отводил взгляд, но их жуткие морды все время попадались в поле зрения, то прямо, то в отражениях, и мерещились, даже когда я зажмуривался.

Сразу за дверью была крутая металлическая лестница вниз. Внизу было полутемно и, похоже, жарко. Я стал спускаться. Люк над головой закрылся, и я услышал звук засова.

– Кто здесь? – спросили снизу голосом Джора.

– Это я, Костя.

– Ч-черт… и ты тоже…

– И я тоже, брат.

– А Маринка?

Я спустился на пол. Глаза быстро привыкали к полумраку.

– И Маринка…

– Поня-атно…

Все наши были здесь – кто стоял, кто сидел. Джор подошел к Артуру и без размаха врезал ему в челюсть. Артур рухнул и остался лежать неподвижно.

18

– …ну, привезли нас сюда, не сразу в подвал, сначала наверху поставили рядком, и подходит такой… холеный, одни ботинки, думаю, тонн на пять баксов тянут, я уж про галстук помалкиваю… и говорит: так, мол, и так, признавайтесь – кто трогал щит? Ну и на щит этот показывает. На котором мы Маринку несли. Ну, мы руками разводим – типа все трогали, а что, нельзя было? А если острая необходимость? Хорошо, говорит – а кто первый его тронул? Тут Кобетова принялась права качать. Ну, ты знаешь, как она умеет… В общем, ей дали по морде. Без затей. Тогда Артур говорит: вы, мол, не тех поймали, потому что первые, кто в подземелье пробрался, они на машине не поехали – и типа давайте договоримся, я вам все расскажу, а вы нас отпустите… Ну, этот холеный на него посмотрел и говорит: деточка, ты не с того конца базар повел. Если ты не расскажешь все, что знаешь, быстро, вежливо и старательно, то я не то что вас не отпущу, а жить вы все будете ярко, только очень недолго… Ну, Артур и рассказал. Правда, мне он потом заливал, что пустил этих по ложному следу…

– Может, и пустил. Например, случайно, – сказал я. – Ирину Тойвовну он поминал?

– А я не слышал. Его в сторону отвели… Допросили, выдали нам по аэрофлотовскому пайку – и в подвал. Типа ждите, если все подтвердится – пойдете по домам, если нет – сами виноваты.

– И вы все время тут сидите?

– Ну а как… постой, Костя, что-то я в твоем вопросе слышу странное. Что значит «все время»?

– Сколько вы тут сидите? Неделю, больше?

Джор посмотрел на часы.

– Одиннадцать часов. Примерно. Я не сразу…

– Бли-ин! – сказал я. – Как же они нас развели! Вот сволочи…

И рассказал ему о наших приключениях – опустив весь эпизод с Ириной Тойвовной и не упоминая куколку-проводника…

– Да, – согласился Джор, – остроумно. Так вот простенько, шарах по тыкве – и уносите тело. Молодцы…

– Угу, – согласился я. – Не тупые.

– Мягко говоря…

Я встал. Ноги все равно очень болели – будто я много дней шел, и шел, и шел, лишь изредка отдыхая…

– Тут какая-нибудь вода есть?

– Есть, – сказал Джор.

– Я покажу, – вмешался Хайям.

Подвал имел форму жирной буквы «Е». Вполнакала светились лампочки в потолочных плафонах, забранных проволочными решетками. Мы сидели кучкой (и лестница спускалась здесь же) у основания короткой палочки. Хайям же повел меня в конец длинной верхней. Здесь была темно-синяя фанерная выгородка с грязным унитазом и железная раковина с одним краном над нею. Стояла также и табуретка.

– Куда вы шли? – тихо спросил Хайям, когда я, посетив выгородку, разулся, забрался на табуретку и подставил распухшую ступню под холодную воду.

– Все равно не дошли, – так же тихо сказал я.

– Так все-таки?

– Помнишь два столба? И туман?

Хайям помолчал.

– Вот так, да? – сказал он наконец.

Больше он ничего не спросил, а я ничего не добавил. Подержал под струей воды и вторую ногу, потоптался, пошевелил пальцами, обсыхая, надел чистые носки, эти постирал обмылком, отжал и сунул в карман – может, еще пригодятся. Меня этой нехитрой премудрости научили еще до армии, и она мне многажды уберегла мои многострадальные ноги. Передаю эту мудрость вам, не пренебрегайте. Самые простые вещи нередко оказываются крайне полезными.

На обратном пути я присматривался к стенам. Под потолком виднелись отдушины, но пролезть в них могла разве что кошка.

– Я уже смотрел, – сказал Хайям. – В том конце коридора есть дверь. Но она железная и без замка. Во всяком случае, без скважины. С нашей стороны не открыть. Боюсь, что выход тут только один.

– Телекамер не видел?

– Нет. Но мог и не заметить.

– Это да…

Но оказалось, и Хайям, и все остальные не заметили кое-чего гораздо большего, навроде слона. Едва мы вернулись к основной группе, как раздалось негромкое урчание, и стена, что была в торце «короткой палочки», отъехала в сторону. Ударил свет, и в этом потоке света появились трое – в мешковатой униформе, перетянутой ремнями, и в каскетках на головах. Позади них стояло что-то здоровенное, я подумал, танк, но нет, больше танка, укрытое брезентом.

– Встали, – сказал тот, что шел посередине и немного впереди остальных. Когда он подошел совсем вплотную, а меня немного перестало слепить, я его узнал: это был бритый наголо лжеспасатель, стоявший рядом с «капитаном Шараповым»; он сказал нам: «Ни слова, ясно?», его я хотел застрелить первым, если дотянусь до пистолета Шарапова, и это он убил Сергея Рудольфовича…

Мы кое-как встали.

– Видно? – спросил он через плечо.

– Да, видно, – раздался голос из скрытого где-то динамика. Скрытого, наверное, там же, где и камера. – Итак, считаю до пяти…

– Но я правда не понимаю, о чем вы… – Это был искаженный, но вполне узнаваемый Маринкин голос. – Я не понимаю! Объясните мне! Я не могу сказать того, чего не понимаю!

– …четыре…

– Не надо! Пожалуйста, не надо!!!

– Пять. Ульфур…

Бритоголовый молниеносно выхватил из кобуры пистолет и выстрелил.

Маринку провели внутрь ангара. У самых ворот стояло несколько вездеходов и квадроциклов, чуть подальше – катер на воздушной подушке и маленький серебристый вертолет на поплавках и со сложенными лопастями. У стен сгрудились снегоходы – для них был не сезон. А впереди виднелась другая стена, белая и выпуклая, и к небольшой дверце в ней вела приподнятая на полметра над землей гулкая дорожка: два длинных стальных профиля с уложенными поперек дощечками из какого-то красивого, с рельефным рисунком, дерева.

Конвоир постучал в дверь, и она тут же открылась. За дверью ждала женщина в наряде официантки или горничной: кружевной передник, кружевная наколка на волосах… Она кивнула конвоиру и молча показала Марине: заходи.

Маринка вошла.

Внутри огромного кубического помещения гулял ветер, пахнущий тревожно и свежо, как на берегу моря; доносился мерный шум волн. Громадные камни, обкатанные прибоем, живописно громоздились один на другой, образуя искусственный утес с деревянной площадкой наверху; к ней шла нарочито грубая лестница из бревен и толстых плах. На самом верху, опершись на перила, стоял и смотрел вниз крупный, высокий, очень породистый мужчина лет пятидесяти.

– Давно жду, – сказал он. – Поднимайся. Икка: кофе, пирожные, фрукты – быстро.

Женщина сложила руки перед грудью, поклонилась в полуприседе и юркнула под лестницу – очевидно, там была устроена кухонька с кладовушкой.

Марина стала подниматься, стараясь не торопиться и в то же время не тормозить. Пока что – и это было понятно – другого пути не намечалось.

– Устала? – спросил хозяин, когда она дошагала до самого верха. – Присаживайся. От меня бегать бессмысленно, зато быть рядом со мной – полезно и приятно.

– Вы всем незнакомым женщинам тыкаете? – спросила Маринка.

– Да. У нас, наверху, так принято. Не обращала внимания?

– Что чем выше, тем хамоватее? Как же, обращала. Надеюсь, мне не надо будет делать три раза «ку»?