Наталия Осояну - Завеса теней

Трактирщик похолодел.

Церковник приблизился, и отблески пламени заиграли на серебряном знаке Священной книги, что висел у него на груди. Он откинул капюшон, и Лисс мельком разглядел перстень с большим рубином.

«Час от часу не легче! Если бы простой служитель, а тут сразу — этот…»

Волосы инквизитора совсем поседели, а худое изможденное лицо пересекали глубокие морщины. Несведущий человек решил бы, что ему не меньше пятидесяти лет, но Лисс знал, что церковники долго не живут; это значило, что святому отцу самое большее — тридцать пять.

— Рад приветствовать, отче! — трактирщик не заслужил бы свое прозвище, если б не умел скрывать истинные чувства. — Что привело вас к нам в столь поздний час?

— Служение Единому, Изначальному продолжается и днем, и ночью, — ответствовал инквизитор, сложив руки в знаке Книги. — Я очень тороплюсь в Вальтен и не остановился бы, но лошадь захромала. В вашей деревне есть кузнец?

— Конечно, конечно, — закивал Лисс и смущенно добавил: — Но, боюсь, до утра вы его не найдете.

— Что, так крепко спит? — инквизитор вопросительно поднял бровь.

— Нет… боюсь, сегодня вообще никто не спит. Дело в том, что пропала девушка… заблудилась в лесу. Её ищут все, и кузнец тоже… может, обождете до утра? У нас комнаты почти все свободны, а вы, не иначе, устали с дороги…

— Раз другого выхода нет, — инквизитор вздохнул, — то, конечно, подожду.

— Вот и славно! — заулыбался трактирщик. — Вашему спутнику отдельную комнату или…

— Спутнику? — церковник впервые улыбнулся. — Я один. Зверь будет спать на полу.

Он сделал странный жест, будто дернул невидимую веревку. Незнакомец, державшийся до той поры в тени, со стоном схватился за горло и похромал к камину. Когда он оказался в круге света, Лисс едва не завопил от ужаса.

Существо носило человеческую одежду, имело две руки и две ноги — на этом сходство с человеком заканчивалось. Руки и морда чудовища были покрыты короткой шерстью, черной с рыжими подпалинами, а на голове она превращалась в настоящую гриву. Его пальцы венчали длинные загнутые когти — даже на расстоянии было видно, что они остры как бритва. На шкуре в нескольких местах виднелись потеки запекшейся крови. Ошеломленный Лисс, не в силах отвести взгляд, подмечал все новые и новые детали, — остроконечные уши, мощную нижнюю челюсть, выступающие белые клыки, — но самым страшным было то, что с мохнатого лица смотрели человеческие глаза.

Старая Лисица даже успел разглядеть, что они голубые…

— К-кто это? — проговорил трактирщик, отступая на шаг назад. Инквизитор промолвил с усмешкой:

— Ты впервые видишь чародея…

Это был не совсем вопрос, но Лисс кивнул. Только теперь он ощутил, что от чудища странно, но приятно пахло.

«Неужели это… табак?»

— Его зовут Эльмо, — сказал инквизитор. — Два дня назад он перешел Завесу теней, и теперь мы направляемся в Вальтен. Там его ждет костер.

— О, Единый, как он страшен, — пробормотал трактирщик. — Как только земля держит такую страхолюдину?

— Кажется, я слышал о нем, — проронил музыкант. — Тот самый Эльмо по прозвищу Птаха, который ускользал из всех ловушек и темниц?

— Да, но в этот раз удача ему изменила, — инквизитор пристально посмотрел на скрипача, но тот не дрогнул. — Я давно говорил, что пора закрыть границы для менестрелей.

— Слухи вы остановить не сможете в любом случае, — Тамме улыбнулся, взял в руки скрипку и заиграл.

…более странной музыки Лисс не слышал за все последние дни — да что там дни, за всю свою жизнь! Она казалась веселой, но стоило прислушаться, как проступала тревожная нота, пронизывавшая мелодию; трактирщик ощутил беспокойство и ему захотелось уйти, убежать, спрятаться. В музыке слышалась обреченность, и потому Лисс не удивился, ощутив на своих щеках слезы.

А пленник внезапно рухнул на колени, запустил пальцы в длинную черно-рыжую гриву и застонал. Когтями он оцарапал себе щеку — и, не заметив, продолжал выть…

— Отче! — послышался женский голос, и скрипка умолкла.

Эйла прошла через зал и поклонилась инквизитору.

— Слушаю, дочь моя, — церковник осенил её знаком Книги. — Ты желаешь благословения?

— Я прошу о помощи для всей деревни, — сказала повариха, побледнев. Лисс зажмурился, и кулаки его сжались: «Дура…»

— В поиске пропавшей девушки? — предположил инквизитор. — Боюсь, в этом от меня будет мало толку.

— Нет, — Эйла низко склонила голову. — Толк будет, потому что… эта девушка не первая.

— Что?!

Старой Лисице захотелось взвыть.

— Которая? — инквизитор не спрашивал, он требовал ответа, и Лиссу пришлось выдавить из себя:

— Третья. За три дня. Но, отче, первая — деревенская дурочка, она часто пропадает надолго… а вторая — моя служанка, она из другой деревни… может, решила родителей навестить, а меня не предупредила…

— Ты лучше меня знаешь, что это не так, — на лицо церковника было страшно смотреть. — Что ж, я сразу хотел тебя спросить, отчего это зал украшен для праздника? Не случайно ли праздник ваш совпал с еретическим днем Урожая, а?

— Что вы, отче… — забормотал Лисс, ощущая запах гари. — К-какой Урож-жай?!..

Инквизитор его уже не слушал.

— Я не хотел беспокоить вашего нобиля, — сказал он. — Но это дело, определенно, требует вмешательства Церкви. Вы оба пойдете со мной, — трактирщик при этих словах вздрогнул, а скрипач равнодушно пожал плечами.

…когда они выходили из трактира, каждый был погружен в раздумья, поэтому худенькая фигурка, закутанная в темный плащ, смогла незаметно проскользнуть мимо коновязи и скрыться в ночи.

Незаметно для всех, кроме пленного чародея.

Но он промолчал…

4

Кларисса пробежала по коридору, едва не сбив с ног одного из слуг, потом перешла на быстрый шаг и, наконец, почти у самой двери пиршественного зала остановилась, чтобы успокоить бешено бьющееся сердце.

«Бертрам, того и гляди, решит, что это из-за него…»

Пир в честь дня рождения Эуфемии был в самом разгаре. В верхней части зала за длинным столом сидел нобиль Арнульф. По левую руку от него восседала именинница-мачеха, а рядом с ней — Альма и Дамиетта. Бертрам Изорский, сидевший справа от Арнульфа, с аппетитом поедал жаркое — как всегда, он был аккуратен и ни единого пятна не посадил на кружевные манжеты, но, увидев, что место ей оставили рядом с Бертрамом, Кларисса чуть не расплакалась.

Деваться было некуда, и она вошла…

— А-а, вот и моя любимая дочь! — Арнульф ещё не был пьян, лишь слегка захмелел. В такие минуты он становился очень добрым и мог исполнить любое желание — только Клариссе отчего-то не хотелось этим пользоваться. — Иди, иди сюда, моя радость! Бертрам, будь добр, подвинься — я хочу сегодня, чтобы Клэр сидела рядом со мной…