Лилия Баимбетова - Единорог

Сегодня у нас было три пары, все три мониторинг окружающей среды. С утра я опоздала и вместо лекции пошла в читалку. Курсовую я, правда, уже написала, но мне надо еще два реферата, по экономгеографии и по геоурбанистике.

С утра в нашем читальном зале никого не было. Даже интересно приходить сю-да по утрам: тишина и пустота, желтый электрический свет. Ни с чем не сравнимая свобода, немного грустная и неожиданно ограниченная — пространством, временем, выбором литературы. Библиотекарей не было ни видно, ни слышно, словно они и вовсе не существовали, лишь висел за столом старый календарь с лесом и речкой.

Две пары я просидела между журнальными стеллажами, смотрела "Вестник МГУ", потом "Вестник ЛГУ", потом "Известия РАН", все за двадцать лет, а на боль-шее меня не хватило. Но с десяток полезных статей я нашла. В общем, на две пары ме-ня хватило, а потом я устала и пошла на лекцию.

Народу было мало, видно, к третьей паре многие слиняли. На свое обычное ме-сто я не пошла, решила, что если я усядусь прямо перед лектором, как всегда, нос к но-су, то это будет уже наглостью. Явилась, называется, на третью пару — явление Христа народу. Села я на предпоследний ряд, с краешку, и всю пару слушала не Загорского, а болтовню парней на последнем ряду, у них там клуб шахматистов. Смешно, кстати ска-зать: что у нас на курсе все поголовно шахматисты, я еще могу понять; а вчера иду, смотрю, первокурсники сидят в коридоре возле закрытой аудитории и тоже в шахматы играют. Говорят, матфак играет в карты, а геофак, выходит, в шахматы.

Домой я ехала одна, у эконом географов с экологами была еще одна пара, и Ин-ка с Лариской остались, хоть я и сманивала их сбежать.

Какой сегодня странный, тихий день! Все в белесой дымке, словно в тумане. Де-ревья покрыты инеем — каждая веточка. Все бело, бело, бело вокруг. Иногда только встречается на дереве ворона, серая, с черными крыльями, но почти и незаметная в бе-лом и сером воздухе дня. Такие дни можно встретить разве что на картинах. И этот день похож на картину — до тех пор, пока какой-нибудь вороне не надоест сидеть на дереве и она не полетит, раскинув крылья.

На редкость странный, необычайный, тихий день. Я вышла из дверей универси-тета и обалдела. Когда утром едешь, ничего ведь не видно, совсем еще темно. А тут — все вокруг в дымке, нет ни света, ни тьмы, лишь белая мгла. Холодно, но не морозно, а этак — зябко. И тихо, тихо. На улице все замерзло, тротуары схвачены льдом. До оста-новки я шла чуть ли не полчаса, улица превратилась в сплошной каток.

Я так удачно сразу села на троллейбус, причем совершенно пустой. Правда, чем плох пустой транспорт зимой, так это тем, что там холодно. Да еще день такой про-мозглый. В общем, я забилась на сиденье в уголок и нахохлилась, как воробей. На сле-дующей остановке вошли две старушки в старых шубах. И этот мужчина. Он остано-вился у окна, спиной ко мне, так, что я видела лишь его руку, держащуюся за поручень. Перчатки на руке не было, и видна была сухая смуглая кисть, изящная, словно у пиани-ста. Я только на его руку и обратила внимание, по фигуре лишь скользнула взглядом. Ну, высокий, ну, худой, дубленка черная, длинноватая, почти до колен, черная лыжная шапочка. Обычный мужчина, малость поношенный, как старый пиджак.

Троллейбус ехал себе и ехал, один толчок сменял другой, я сидела, повернув-шись к мутному оконному стеклу и видела-не видела проталкивающиеся мимо дома, заснеженные деревья, белую снежную дымку. А потом, мельком обернувшись, я вдруг увидела, что он смотрит на меня, этот мужчина.

У него было узкое смуглое лицо с длинным хрящеватым носом и узким ртом. И глаза черные и пустые, словно у змеи. Из-под сбитой на затылок шапки свисала корот-кая прядь жестких черных волос. На вид ему было лет сорок, он казался полупьяным, но в черных, странных, змеиных глазах не было хмеля. Дубленка на груди была рас-стегнута, и виднелся серый самовязанный шарф, а под ним зеленый мутный джемпер с выложенным поверх воротником черной рубашки. Мужчина смотрел на меня в упор.

Сначала я подумала, что он пьян. Отвернулась к окну, но не выдержала, покоси-лась — он смотрел. Я снова повернулась к нему. И чем дольше я смотрела на этого муж-чину, тем больший страх меня охватывал. Сейчас я не могу сказать даже, что меня на-пугало. Просто странность происходящего, наверное. И еще этот взгляд пустых чер-ных глаз.

Не просто. Лера, нет, совсем не просто. В глазах его не было угрозы. В них не было ничего, такой взгляд встречается лишь у плюшевых игрушек. И чем дольше я смотрела, тем страшнее мне становилось. Этот равнодушно-пустой упорный взгляд словно прибил меня к креслу, я оцепенела, будто кролик перед удавом. И странно: в страхе, что я испытывала, было что-то знакомое. И я ведь не за себя боялась, я боялась не так, как боятся кусачую собаку, — так страшатся неведомого. А потом я вдруг поня-ла, отчего страх этот мне кажется таким знакомым. Это, наверное, очень странно, но иногда…. У мамы иногда случался именно такой же пустой и странный, равнодушный взгляд, только глаза у нее были светлые, смутные, а у этого мужчины — черные и твер-дые, словно пуговицы.

Я не могу это объяснить. Только сейчас я по-настоящему поняла, что временами я боялась ее. Не так, как боятся кусачую собаку. Меня пугало то неведомое, которое таилось в ней и иногда выглядывало из ее глаз. Странно, раньше я никогда не задумы-валась об этом. Родители бывают очень разные, и отношения с родителями бывают очень разные. Мама всегда была очень далекой. И очень красивой. Словно произведе-ние искусства, оно может быть рядом, но оно неподвластно тебе. И я всегда почему-то знала, что иногда к ней лучше не подходить, ибо она слишком отдаляется от мира.

На рынке в троллейбус набилась куча народа, все бабки с какими-то авоськами. Мужчина отвернулся, да я его почти не видела за пассажирами. Остановки через две людей поубавилось, и я снова увидела его. Он стоял боком и в профиль уже не казался пьяным или странным. Лицо у него было строгое и немного усталое. И вдруг я узнала его. Я уже видела этого мужчину, и не один раз. Так иногда случается с людьми в транспорте, многие ездят одним и тем же маршрутом, в один и тот же час, и со време-нем начинаешь узнавать их. И я — видела его, иногда в транспорте. Возле университета. И внутри. И в республиканской библиотеке. Он сидел за два стола от меня, я еще поду-мала — что такой мужчина делает в библиотеке? Бог мой, он крутиться вокруг меня уже, наверное, вторую неделю.

Он сошел на моей остановке, но за мной не пошел, а свернул к универмагу. И пока я дошла до дома, я уже успела уверить себя в том, что я параноидальная дура. Что мне просто почудилось. А когда поднималась по лестнице на свой дурацкий четвертый этаж, мне вдруг пришло в голову, что тогда же, когда я впервые увидела его, именно тогда и начались эти телефонные звонки по ночам. Звонят и молчат в трубку. Каждую ночь. Перед тем, как папа и мама умерли, было то же самое. Так же звонил телефон. Мама снимала трубку и сердилась. Опять, говорила она, какие-то хулиганы. Или квар-тиру проверяют. Это было год назад. И вот этот телефон снова звонит и звонит. Я про-бовала отключать его на ночь, но так мне еще страшнее. Я все думаю, может, они заго-ворят и скажут, что им от меня нужно.