Блэки Хол - Sindroma unicuma. Книга 2.

16.5

Торопясь к следующему пункту назначения, я размышляла о семейной разрухе в судьбе работницы питомника. Жизненного опыта у меня с гулькин нос, поэтому суждения велись с собственной колокольни. Что делать: отпустить неверного мужа восвояси и зажить новой жизнью или отомстить за прожитые годы и черную неблагодарность мужа? А может, попытаться реанимировать былое? Переступить через консервативное воспитание, облачиться во фривольный костюмчик зайки с хвостиком на попе и пригласить благоверного на романтический ужин.

Неизвестно, какая дорога — истинная. Но куда бы она ни завела, в создавшемся тупике мечется и страдает обманутая жена. Супруг, похоже, не испытывает угрызений совести по поводу разрушенного брака и не переживает за сына, горячо любящего обоих родителей. Или так и надо жить, не накручивая сложностей? Не то вся жизнь проползет около когда-то любимой женщины, ставшей с годами чужой, и перед смертью окажется, что, кроме грызни у остывшего семейного очага, и вспомнить нечего.

Дилемма из дилемм. А если на месте этой женщины представить меня, а в роли муженька запрячь… Мэла? Я даже притормозила, потрясенная пришедшей в голову мыслью.

Мэл в качестве мужа! Мы завтракаем вместе и засыпаем в одной постели. Я вижу его спросонья, с однодневной щетиной и в трусах. Глажу его рубашки, варю ему кофе на кухне в красно-черных тонах и испытываю терпение, выбирая гардины под цвет обоев беж. Идиллия за небольшим исключением: я не отличаюсь аккуратностью, не могу похвалиться маниакальной страстью к рукоделию и… не прочь попровоцировать Мэла пушистым заячьим хвостиком.

И вот после десяти лет брака, пережитых вместе бед и радостей, хватило бы мне сил великодушно простить неверного супруга и отпустить к сопернице, выслушав жестокие ранящие слова?

Так и не решив, убить ли мне Мэла, или Мэла и его будущую любовницу, или всю нашу троицу, чтобы нескучно гореть в аду, я не заметила, как ноги довели меня до двери с табличкой, на которой фосфоресцировала надпись: «Сортировочная утиля». Криво выведенные буквы с кровавыми потеками вызвали нервное сглатывание. Утилем могло стать что угодно. Или кто угодно.

А в приотворенной двери разыгрывалась настоящая пьеса с четырьмя действующими лицами.

Лицо первое. Шкаф двухстворчатый в резиновом фартуке до пола и с нагрудником. Армейский полубокс, шея, равномерно переходящая в голову с тяжелой квадратной, выпяченной вперед челюстью. Основательно горбатый нос как у грифа. Лапищи в огромных резиновых перчатках выше локтей. Взгляд исподлобья и свирепое выражение выдает в нем человека, напрочь лишенного интеллекта, либо обладающего зачатками оного.

Лицо второе. Невысокое, колобкообразное, без видимой шеи, наголо обритое, лунолико-приплюснутое, с набрякшими веками, раскосыми щелочками глаз и выступающими скулами. Восточное. Облачено, как и лицо первое, за разницей перчаток. Широко расставленные ноги и упертые в бока руки выдают в нем человека важного, занимающего ответственный пост в уважаемом заведении.

Лицо третье и лицо четвертое. Длинный и худой как гвоздь парень с всклокоченными волосами и миниатюрная девушка приятной внешности, оба в белых халатах. Заискивающее поведение выдает в них людей неуверенных и заглядывающих в помещение с кровавой табличкой по большой необходимости.

Декорации. За спиной «шкафа» дверь и неширокое обзорное окно вдоль стены. Что находится за стеклом, не представляется возможным разглядеть. У выхода высокая тележка-короб.

Мизансцена. Действующие лица образуют довольно широкий круг общения и бросают реплики. Конструктивный диалог подходит к финалу, когда в дверь протискивается еще одно лицо, ставшее пятым. Это я. И бесцеремонное поведение выдает во мне нахалюжного курьера, которому не терпится вручить белый конверт адресату.

Сцена первая.

— Ну, пожалуйста, — заканючил парень. — Асмодей, явите милость!

— Нет! — рявкнул «шкаф», и парень, девушка и я синхронно вздрогнули. — Лимит выбран!

Определенно, этот верзила выводил пальцем буквы на дверной табличке, сопровождая процесс сатанинским смехом.

— Жалко, что ли? — не отступал парень. — Все равно полгода не будете списывать.

Самоубийца, — поглядела я на него с состраданием.

— Для глухих повторяю: нет — значит, нет! — напугал бугай новой порцией рева и направился к двери за спиной, явив с внушительного тылу болотные резиновые сапоги высотой практически до талии.

Я шумно выдохнула. Форменная одежда работника по сортировке утиля выглядела устрашающе.

Дверь стукнула, и великан Асмодей появился с другой стороны окна, растянувшегося панорамой на стене. С моего места было видно, как он нагибался, переставлял, толкал и перекидывал — наверное, сортировал студентов, утилизированных по причине глухоты.

— Вот ведь упрямый крокодил, — сказал раздосадованно парень и повернулся к спутнице: — Придется отложить твой проект до следующего месяца. Видишь, не дает, пиранья.

На лице девушки проявилось глубочайшее расстройство.

Вот ведь олигофрен! — послала я сердитую мысль за стекло, посочувствовав бедняжке, хотя не вникла толком в суть инцидента. Какова бы ни была суть, а слабый пол нельзя обижать.

Тут колобок с восточным лицом заметил меня и уставился, словно на необычайное явление.

Сцена вторая.

— Здрасте, — протянула я белый конверт. — Примите извещение и приходите на совет.

Колобок взял посылку и поглядел на свет потолочной лампы.

— Тао Сян, все знают, что у тебя доброе сердце! — воскликнул с жаром парень. — Неужели восемь килограммов битого стекла для тебя дороже всех сокровищ мира? С каких пор мусор, который можно употребить на благие цели, предпочитают выбрасывать на свалку? Куда катится наше общество? — возопил, размахивая руками.

— Хассаина казала — низя, — ответил лунолицый с жутким акцентом и с невозмутимым видом. — Слово хассаина крепце камня.

— Скажи, Тао Сян, зачем тебе битое стекло? Грызешь вместо сухарей? У вас два отсека отведены для него и оба забиты доверху, — наседал парень, а его спутница, оживившись, закивала с надеждой. — Не отпирайся, мы знаем.

— Нихарасо видеть, — погрозил толстым пальцем колобок. — Стены худые, люди задные.

— Это не стены худые, это октаграммы хорошие, — хмыкнул парень. — И почему мы жадные? Мы пришли честно, по делу, и просим: так, мол, и так, каемся, что без лимитной карты, потому что она исчерпана. В следующем месяце клянемся увеличить лимит, а сейчас разве трудно отсыпать чуточку в карманы страждущим, а? Ну, пожа-алста! — разошелся проситель, чувствуя себя гораздо увереннее в отсутствие людоедообразного Асмодея.