Елена Хаецкая - ОЗЕРО ТУМАНОВ

Они переглянулись.

— Поесть мы тебе сейчас подадим, и воду, пожалуй, ты тоже получишь, но потом привыкай обходиться без них. А вот спать, Евстафий, капитану совсем не положено. Вдруг да случится что-нибудь и потребуется указать рукой направление, или казнить кого-нибудь, или внезапно помиловать? Приучайся-ка ты совершенно не спать!

— Я привыкну, — обещал Евстафий. — Дайте мне немного времени.

— Ладно, — согласились моряки. — На первых порах можно. Иди, отдыхай.

Евстафий Алербах оказался хорошим капитаном. Под его командованием черный полупрозрачный корабль то подходил к самым скалам, предвещая неясные беды рыбацким деревням, то вдруг нырял в густые туманы и населял их печальными звуками, а то являлся другим кораблям и пугал их до полусмерти. Все это веселило моряков, а весельем они кормились, и оно же было их ежедневным питьем.

С каждым днем Евстафий спал все меньше. Во сне он видел, как птицы, улитки и крабы снимают плоть с костей и как заносит песок тело Евстафия Алербаха. А ему совсем не по душе было чувствовать себя мертвым.

Открывая глаза при пробуждении, он каждый раз обнаруживал рядом с собой новое лицо. То это лицо было черного цвета, то желтого, то белого, то было оно плоским и узкоглазым, то становилось толстым и округлым; бывало оно пятнистым, с родинками, ожогами, шрамами, следами от оспы. Однако скоро уже Алербах научился узнавать этого человека в любом обличьи; то был его личный слуга, переживший восьмерых капитанов.

— Зачем ты меняешь внешность? — спросил его как-то Евстафий.

Он фыркнул в ответ:

— Будто бы вы постоянно один и тот же.

— А разве нет?

— Ну вот еще, — сказал слуга. — Будь так, стал бы я сторожить вас, пока вы спите.

Евстафий потребовал зеркало и долго всматривался в свое отражение. Скоро он понял, что слуга нарочно его дразнит и сбивает с толку. Евстафий, чтобы отплатить, подсыпал ему в кашу толченое стекло, но слуга проглотил и кашу, и стекло, и откусил сам у себя кончик указательного пальца на правой руке.

Однажды Евстафий думал, что он не спит, но на самом деле он крепко спал; просто ему не снились ни берег, ни занесенный песком скелет. Слуга растолкал его. Слуга оказался загорелым малым лет двадцати пяти, с черной бородкой и перебитым носом. Евстафий понял вдруг, что именно таков его истинный облик. На корабле происходило что-то настолько захватывающее, что слуга не успел переменить личину, и капитан застал его врасплох.

— Ага! — сказал Евстафий. — Вот ты и попался!

— Попался не я, а кто-то другой, — ответил тот, шмыгая носом. — Послушайте, мой капитан.

Евстафий сел и прислушался. Ни с чем не перепутаешь этот звук: за кем-то шла погоня. Крики и топот десятков ног — и отчаянный бег кого-то, кто пытается спастись.

— К берегу! — заревел Евстафий. — Правим к берегу!

Его голос подхватили другие, и парус заскрежетал на мачте — или так показалось, — а берег надвинулся, и это были скалы. Евстафий, в рубахе и штанах, босой и растрепанный, выбежал на палубу и встал на носу корабля. Он не смотрел ни на матросов, ни на штурвал; все совершалось своим порядком за его спиной.

Возникла впереди и понеслась на корабль скала, а на скалу взбежала женщина с красными волосами. Никого и никогда Евстафий не видел так ясно, как это перепуганное создание. И скала, и крестьяне, что мчались вслед за женщиной, и деревья, росшие вокруг, — все было смазано расстоянием, тенями и ветром, но фигура женщины оставалась отчетливой, словно была нарисована в книге тонким, уверенным пером. Она была реальностью, а весь мир вокруг нее — иллюзией.

А потом она бросилась в море.

— Спасти! — распорядился Евстафий, не сводящий глаз с красного пятна на волнах.

И прыгнул за ней в воду.

На ней было лучшее платье из найденных в сундуках — зеленое с меховой оторочкой. Свои красные волосы она разделила на две части и обвила длинной жемчужной нитью. На руки она надела браслеты, которые были мужскими и принадлежали варварским временам, — очень тяжелые, массивного золота, с плохо обработанными рубинами. Ей это нравилось, и время от времени она подносила руку к губам, чтобы украдкой лизнуть красный гладкий камень.

Обувью она пренебрегла, да и не нашлось бы здесь туфель для корриган: ножки у нее были узкими, но очень длинными; пальцы на ногах были у нее длинней, чем пальцы на руках.

Евстафий облачился в черный бархат, а все остальные на корабле одевались, как обычно, во что попало. И от этого палуба выглядела очень нарядно. Так нарядно, что корриган не усидела на месте — подняла подол своего платья и принялась танцевать. А когда к ней подошел Евстафий, она улыбнулась ему и остановилась. Она чуть запыхалась, и в ямке у основания шеи у нее появилась крохотная капелька пота.

— Люди не танцуют в одиночку, — сказала корриган. — И если кто-нибудь, пусть даже очень похожий на человека, пляшет не в хороводе, а сам по себе, — того другие люди пытаются убить.

— Поэтому они гнались за тобой? — спросил Евстафий.

Она пожала плечами.

— Я корриган, им этого достаточно.

И она снова принялась вертеться на месте, прикладывая руки к груди и взмахивая ими, и поднимаясь на носки и делая длинные прыжки.

— Мне тоже, — сказал Алербах, стоя на месте и не сводя с нее глаз. — Мне тоже достаточно того, что ты корриган.

Тут она поглядела на него так пристально, что он отвел глаза.

— Нет, — попросила она, — не делай этого. Смотри как смотрел.

И она повернулась на месте, а косы, не поспевая за ней, хлестнули ее по плечам.

— Скажи мне, кто ты! — приказала корриган.

— Евстафий Алербах, — ответил голландец. — Капитан в прошлой жизни и в нынешней.

— Имя! — Она вздохнула. — Имена и титулы — они все только запутывают. Пока человек — чудовище, он носит одно имя; когда он становится солдатом, у него другое имя; у разбойника — прозвище, у монаха — прозвание, но все это ровным счетом ничего не значит. Набор звуков: а-а — о-о — е-е… — Она пропела несколько нот и мрачно замолчала.

— У тебя же есть имя? — спросил Евстафий.

Она погрозила ему пальцем.

— Имя корриган — совсем не то, что имя человека. Это не пустой звук. Если я позову тебя трижды — Евстафий Алербах, Евстафий Алербах, Евстафий Алербах! — то что случится? Что произойдет с миром и с тобой?

Он вздрогнул, потому что с каждым называнием она все сильнее привязывала его к себе.

— Не знаю, — пробормотал он. — Ничего.

Она не обратила внимания на эту ложь.

— Мое настоящее имя вызовет меня из бездны, если я упаду в нее, — с торжеством объявила корриган. — Оно заставит меня явиться к человеку и сделать то, о чем он попросит. Однажды я отдала мое имя солдату, а он забыл его.