Владимир Романовский - Год Мамонта

К Фалкону послали очередного курьера. Фалкон одобрил действия командиров, поступивших правильно, хоть и без его приказа, и взял на заметку их имена. В данный момент проявление инициативы было ему на руку, но в будущем, после подавления мятежа, излишняя инициативность со стороны подчиненных не входила в его планы. Он также рад был узнать, что первое боевое применение огнестрелов на территории Трех Царств прошло успешно, и простил курьеру его теплолагунское простодушие, не принятое в правительственных кругах, пропустив фразу «…после чего мы дали им пизды» мимо ушей.

Меж тем войска самозванца вплотную подошли к Теплой Лагуне. Город этот возник когда-то стихийно, образовавшись из нескольких поселений, и до недавнего времени даже городом не считался, несмотря на вполне респектабельный, частично мраморный, частично кирпичный центр и ряд необыкновенной красоты прибрежных вилл. Не было даже городской стены, что само собой отменяло возможность осады. И Зигвард, и Фалкон рассчитывали на скорую развязку. Фалкон был уверен в победе. Переход, походная еда, отрыв от знакомой территории, и время должны были охладить энтузиазм мятежников. Оставив им Астафию, он, во-первых, разочаровал их — где же драка? — и, во-вторых, дал им время подумать и посомневаться в состоятельности всей этой авантюры. Помимо этого, одна-единственная победа Зигварда — в короткой схватке с артанцами в Славии — еще не повод считать этого стареющего шалопая блистательным полководцем. Правда, он бескровно захватил Кронин и прилегающие территории, но это не потому, что он хороший военачальник, естественно, просто он умело воспользовался ситуацией, не говоря уж о простом везении. Какой из него стратег и тактик — неизвестно даже ему самому.

А у него, Фалкона, хорошо дисциплинированные, верные долгу войска южан, сердце которых принадлежит Главе Рядилища. У него чувство правоты. У него — неограниченные южные ресурсы, продовольственные, текстильные и оружейные. У него в резерве — огнестрелы! Какой-то недалекий скиталец умудрился, таскаясь по миру, приволочь горстку сыпучей смеси, которую какие-то дикари поджигали в дни увеселений, и смотрели, как она, смесь, весело горит. Случайно какой-то оружейник напихал этой смеси в цилиндр и заткнул его пробкой, случайно в цилиндре оказалась дыра, случайно в нее попала искра от наковальни, и деревянная пробка высадила окно в кузне. Дурак-кузнец заменил деревянную пробку чугунной и погиб при взрыве. Несколько оружейников заинтересовались диковинкой, к ним примкнули несколько алхимиков, быстро вычисливших, из чего состоит смесь, какой-то кузнец предложил удлинить и сузить цилиндр, и какой-то оружейник притащил диковинку в особняк Фалкона — показать. Будь на месте Фалкона кто-нибудь другой — изобретение кануло бы в лету. Пусть будут счастливы ниверийцы, что у них такой правитель! Двадцать огнестрелов стояли в ряд в северном предместье, начиненные смесью железные шары лежали грудами возле. Не важно, во сколько раз силы самозванца превосходят силы Теплой Лагуны. Недолго осталось Зигварду наслаждаться властью.

И начался первый бой. Арбалетчики обменялись залпами, обе стороны пошли в пробную атаку, а затем южане расступились и огнестрелы грохнули один за другим, сея в рядах наступающих мятежников страх и смерть. Войска Зигварда отступили на значительное расстояние. Их не преследовали. Близился вечер. Коалиция Великого Князя разбила шатры и зажгла костры.

— Эка невидаль планка, — сказал Редо. — Планку я вам сам найду. Пойду на окраину, там знаете сколько домов лежит порушенных. А скамейку надо чинить, это не дело, что скамейка в зале ломаная стоит. Совсем не дело.

— Ворчливы вы стали, святой отец, — заметил Брант.

— Не ворчлив, но справедлив, — ответил Редо. — Вы тоже хороши. Являетесь в Храм в грязной одежде, небритый, никакого уважения.

— Соратники матушкины у меня все бритвы украли, — возразил Брант. — Они ими огурцы чистят. Не стамеской же мне бриться, помилуйте.

Несколько человек зашло в Храм и расселось по скамьям. Какая-то толстая женщина, поглядев по сторонам и заприметив Редо, направилась прямо к нему.

— Святой отец! — сказала она. — Вы к власти путь имеете?

Редо не сразу нашелся, что сказать.

— Тернист он и труден, путь этот, — заметил Брант.

— А? — спросила женщина.

Брант, наконец, узнал ее.

— Служанка, — сказал он.

— Правда, истиная правда, — подтвердила женщина. — Он правду говорит, — сказала она, обращаясь к Редо и показывая пальцем на Бранта. — Я именно служанка и есть. Как вы думаете, святой отец, Создатель меня простит?

— Может и простит, отчего не простить, — сказал Редо. — А чего ты натворила, дебелая ты моя?

— Терпела да молчала, — сказала служанка. — Все это время, пока госпожу мою хорошую эти мерзавцы оклевятывали. Вовсе не к самозванцу она уехала, и не по своей воле вовсе, да. Вот он знает, — сказала она, показывая опять перстом на Бранта. — Он единственный, которому дозволено было.

— Кто ты такая? — спросил Редо.

— Она служанка Великой Вдовствующей, — объяснил Брант.

— Точно, именно ее служанка я и есть, и мне таперича все равно, кто об этом узнает да языком раскачивать поползет. Весь Озерный Парк и так уж говорит, чего уж теперь. — Она заплакала. — Пришли за ней, увели ее, горемычную мою, насильно увезли.

— А куда, не знаешь ли? — спросил Брант.

— Нет, — сказала служанка. — Эх, знать бы, тогда бы все по другому было бы. Но — не знаю.

— А кто увез?

— Известно кто. А меня по башке моей недалекой — бах! Сзади.

— Хок, — предположил Брант.

— Нет, не Хок.

— Откуда тебе-то знать, если тебя сзади по голове.

— Не такая я дура, — сказала служанка. — То есть, дура, конечно, непролазная, но не такая. Не до такого курсу все-таки. Как она сзади-то подошла, так я ее в зеркале увидала, но не показала виду, что увидала.

— Почему же?

— А покажи я вид, что вижу, мне б не по башке моей мордатой стукнули, а задушили бы к свиньям. Она бы и задушила.

— Кто — она?

— Известно кто. У Фалкона проклятого только она одна такая и есть. Век бы ее не видала — счастливая была бы. Здоровенная такая тетка. В мужском платье. Вроде как на охоту собралась. Шила, дура, тоже так одевается. Вот — все как на духу! Расскажите всем, святой отец, сюда ведь много народу шляется, суеверия опять в моде, пусть все знают — госпожа моя чиста, никого не предавала. И пусть до властей дойдет! Хотела она, госпожа моя, жить счастливо, да не дали ей. Вот он вот, — она снова показала жирным пальцем на Бранта, — не уберег. Любил ведь — чего ж не уберег? А что она не любила — так можно ли ее судить? Семнадцать лет она одна — поживи-ко так.