Владимир Романовский - Год Мамонта

Крик раздался из деревянной ложи, в которой сидел Улегвич. В ложе все вскочили с мест и окружили князя. Арбалетная стрела вошла ему под ребра и застряла возле сердца. Говорить он уже не мог, только смотрел на всех безумными глазами. Вся площадь повернулась к ложе.

В этот момент один из палачей, тот, у которого был нож, сделал незаметное, почти воровское, движение, и второй палач рухнул с эшафота на землю. Нож сверкнул в воздухе, и веревка, прибитая гвоздями к столбу, стягивающая запястья Кшиштофа, лопнула.

— Дорогу! Дорогу! — закричали одновременно с левой и с правой стороны площади, и всадники в богатой одежде, явно принадлежащие к свите Улегвича, ворвались на площадь, сшибая зазевавшихся — трое с одной стороны, четверо с другой. Один из них направился прямо к эшафоту. Конь прыгнул на дощатую поверхность и тут же соскочил вниз, почти не замедляясь, но за это время всадник успел свеситься с седла и захватить приговоренного всей длиной своей руки за талию. Еще один всадник вел за собой вторую лошадь. На нее, когда она скакала мимо эшафота, прыгнул палач — не очень удачно — и удержался в седле.

Толпа закричала и завыла, не понимая, что происходит. С крыш что-то вопили, нервничая и показывая пальцами.

Стрелявший кубарем откатился по наклонной крыше к противоположной от площади стене, съехал через карниз, повис на нем, разжал пальцы, упал, вскочил, и бросился бежать по пыльному переулку. Направо. Прямо. Еще раз направо.

Там его ждал еще один всадник, держа в поводу вторую лошадь. Стрелок прыгнул в седло.

Пролетев два квартала, они соединились с остальным отрядом.

— Дорогу! Дорогу!

— Будет погоня, — сказал один из всадников.

— А хоть бы и была, — откликнулся командир. — Скольким лошадям мы давеча порезали ноги?

— Я не резал. Жалко лошадок. Я подковы отдирал.

— Дурак.

— Кто-нибудь сумеет доскакать до предместий и поднимет там кого-нибудь.

— Все предместья сейчас на площади.

Кшиштофу дали плащ и коня.

Они ехали к морю, но не прямой дорогой, а окружной, где на пути не было ни одного селения, обвязав лица платками, чтобы пыль не набивалась в рот и в ноздри.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. СРАЖЕНИЕ И АЛЬТЕРНАТИВЫ

Один из прибрежных артанских князей, известных своим безудержным оппортунизмом, узнав о событиях в Ниверии от одного из мореходных купцов (чье судно постоянно курсировало между Теплой Лагуной и бухтами, связанными с Арсой, сундуки с одеяниями и утварью на виду, в тайных отделениях трюма контрабандное оружие, производимое в кузнях и мастерских Теплой Лагуны), решил, что настала наконец-то долгожданная пора произвести разведку боем. Прибрежные князья не участвовали в славском походе, и многие были непрочь с кем-нибудь сразиться, проявляя доблесть. Две тысячи воинов проследовали вдоль берега, вступили на ниверийскую территорию, и чуть было не взяли крепость Белые Холмы. Остатки гарнизона крепости поспешно заперли ворота и попрятались. У этой кучки провинциальных воинов, ни один из которых ни разу еще не побывал в сражении, не было никаких шансов устоять против артанского натиска, поэтому один из них, самый трусливый, решил, что безопаснее будет уехать, и уехал. Страх гнал его днем и ночью, и вскоре беглец прибыл в окрестности Теплой Лагуны, где и нашел гарнизон в полной боевой готовности.

Большинство войск Теплой Лагуны и окрестностей оттянуто было к северу от города, где им предстояло дать бой самозванцу. Оставшиеся страдали от неопределенности и скуки, смешивающейся с растущей злобой против всех. Многие из них до прибытия Фалкона в город рассчитывали уволиться из войска и заняться ремеслами и земледелием, но Фалкон, ссылаясь на тяжелое положение в стране, отсрочил демобилизацию на неопределенное время.

Услышав, что какие-то полоумные артанцы терроризируют фауну и вытаптывают флору возле Белых Холмов, командиры подняли гарнизон и вышли на марш.

Воинственные артанцы рассчитывали сразиться в лихом бою с осторожными и трусливыми ниверийцами, показав им, на что способна артанская ярость. Они были даже несколько разочарованы, увидев, что ниверийское войско уступает им в численности, и, презрительно, с мечами наголо, даже не очень прикрываясь щитами, проследовали в атаку. Вместо стрел и мечей они были встречены градом огромных камней, пущенных катапультами. За камнями последовали горящие смоляные бочонки, за бочонками снова камни, а потом произошло нечто совсем странное. Осознав, что нужно либо атаковать в лоб, либо бежать, артанский оппортунист отдал приказ и, по причине крайней своей молодости и горячности, сам поскакал во главе своих конников, и успел подъехать достаточно близко к противнику, чтобы разглядеть какую-то непонятную возню вокруг каких-то двух, леший его знает, бревен, что ли. Ниверийцы орудовали длинными тростями, засовывая их в глубину, очевидно, полых этих поленьев, а затем приложили к основаниям этих поленьев горящие факелы. Через несколько мгновений раздался оглушительный грохот и над поленьями поднялся клуб серо-белого дыма, а рядом с князем и позади него упало сразу несколько человек вместе с лошадьми, и грохнуло еще раз, прямо в рядах артанского войска.

В считанные секунды в артанском войске произошла переоценка ценностей. Лихая атака остановилась. Толкаясь и мешая друг другу, конники начали разворачиваться. Кто-то кричал, кто-то не мог кричать, кто-то о чем-то сожалел, и все это отнимало драгоценные мгновения, одно за другим, и это пугало артанцев еще больше, ибо и этих мгновений было мало — стройный ряд одетой в светлые тона кавалерии стремительно приближался, и над первым ее рядом победоносно развевался на соленом, с моря, ветру ниверийский флаг. Ниверийцам не нужно было даже для полной молниеносной победы давать арбалетный залп — враги повернулись к ним спиной — но, следуя приказу, они все равно его дали, и только после этого засверкали в воздухе обоюдоострые мечи. Даже самые яростные из артанцев, поддавшись общей панике, бежали стремглав, либо обнаруживали страстное желание сдаться в плен, но, как сказал в какой-то таверне один из наиболее вдумчивых интерпретаторов речей Фалкона, «Ниверии не нужны артанские бездельники, неумелый и ленивый труд которых все равно не оправдает затрат на их содержание».

К Фалкону послали очередного курьера. Фалкон одобрил действия командиров, поступивших правильно, хоть и без его приказа, и взял на заметку их имена. В данный момент проявление инициативы было ему на руку, но в будущем, после подавления мятежа, излишняя инициативность со стороны подчиненных не входила в его планы. Он также рад был узнать, что первое боевое применение огнестрелов на территории Трех Царств прошло успешно, и простил курьеру его теплолагунское простодушие, не принятое в правительственных кругах, пропустив фразу «…после чего мы дали им пизды» мимо ушей.