Маргит Сандему - Ненасытность

Она не могла не заметить этого. Стоя на порядочном расстоянии от него, она сделала шажок вперед и многообещающе произнесла:

— Ты можешь прийти ко мне, Кристоффер, когда эта отвратительная эпидемия закончится? Отца и матери часто не бывает дома. И, несмотря на то, что я хочу быть невестой в белом — и я настаиваю на этом, — мы могли бы поиграть в супружескую пару. Что ты на это скажешь?

Что она имела в виду? Они всегда вели себя «правильно», когда дело касалось ласк и объятий, и можно ли было идти в этом направлении дальше, не преступая грани? Лиза-Мерета была мастером по части разжигания в нем страсти, и ему приходилось вовремя все приостанавливать. Но насколько далеко она задумала зайти на этот раз? Означает ли это, что…

Мысль об этом была несказанно соблазнительной. Лиза-Мерета была очень хорошо сложена, на что его коллеги по работе часто обращали внимание, называя его баловнем судьбы, а он заливался румянцем от радости. И вот теперь она дает ему понять, что пора начать более близкие отношения?

Ее слова вызвали в нем порыв чувств, и он прижал ее к себе.

Лиза-Мерета вскрикнула, нет, завопила, как сирена локомотива, и он немедленно отпустил ее.

Она с возмущением принялась отряхивать платье.

— Ты с ума сошел, — шепотом произнесла она. — Мне снова придется купаться! И это платье только сегодня было выстирано!

— Я вовсе не заразный, — сквозь зубы произнес Кристоффер и вышел из комнаты.

— Кристоффер, подожди, — крикнула она ему вслед. Но он чувствовал такую ярость и такое унижение, что даже не обернулся. Советник уже вернулся домой и стоял в гостиной, но Кристофферу не хотелось разговаривать с ним, он просто хлопнул на прощание дверью.

Поведение Лизы-Мереты настолько возмутило его, что ему захотелось поговорить с кем-то, кто не боялся заразы. Несмотря на позднее время, он направился в тот корпус, где лежала в изоляторе Марит.

В первый момент ему показалось, что она мертва, и это вызвало у него такой шок, что перехватило дыхание. Но потом он заметил, что она слегка пошевелилась, и сел на край ее постели.

По дороге он встретил медсестру и спросил, как обстоят дела у Марит из Свельтена. Сестра только с сожалением покачала головой.

— Дело идет к концу, — сказала она. — Мы ничего уже не можем поделать. Она сегодня спрашивала о докторе, так что это посещение подбодрит ее, эту одинокую бедняжку!

Все медсестры знали, какую заботу проявляет Кристоффер о своих пациентах, стараясь делать все, чтобы облегчить их пребывание в больнице, и все медсестры были слегка неравнодушны к нему. Встретившая его медсестра не усмотрела ничего необычного в том, что он шел поговорить с умирающей.

— Доктор Вольден… — сказала Марит со слабой улыбкой, обнаружив, что кто-то сидит на ее постели.

Он заметил, что она получила болеутоляющее, она была в каком-то легком опьянении, вернее, в каком-то дурмане.

— Кристоффер, — поправил он ее.

— Да, конечно, Кристоффер. Я как раз видела о нас обоих сон. Это было так прекрасно… — еле слышно произнесла она.

— В самом деле? Расскажи!

— Нет, это был очень короткий сон. У нас была когда-то чудесная цветущая поляна, но потом там стали пасти коров. Там было столько всяких цветов. Сначала там расцветали одуванчики. Целое море золота!

— Понимаю, мы с тобой относимся к числу тех немногих, кто понимает красоту одуванчиков.

— Потом поляна становится золотисто-лиловой. Расцветают лютики и клевер. Это тоже прекрасно.

— Действительно, прекрасно, — согласился Кристоффер. — Я тоже люблю эти цветы.

Дыхание ее было быстрым и прерывистым, словно она дышала лишь верхней частью легких.

— Но потом, когда лужайка подсохла, наступило настоящее цветочное буйство. Кристоффер снова улыбнулся.

— Могу себе представить, — сказал он. — Однажды я попытался удобрить такую цветочную лужайку, чтобы цветы были еще крупнее и красивее. Но выросла только сочная трава, а цветы исчезли.

— Да, — попыталась улыбнуться Марит. — Смотри, на окно снова прилетела синица!

— Какие же цветы появлялись на твоей лужайке позже, когда стало совсем сухо?

— Масса самых различных цветов. Целое море цветов! Ромашки, шиповник, колокольчики, белозер болотный, вероника… Не можешь ли ты покормить мою синицу?

— Могу. Откуда тебе известно столько названий? Лицо ее сразу омрачилось.

— Моя мать научила меня этому, когда я была совсем маленькой. И я никогда этого не забуду.

— Твоя мать умерла?

— Да. Когда мне было пять лет, она снова забеременела. Но при родах умерли и она, и ребенок. Кристоффер сжал ее руку.

— И ты видела во сне нас с тобой? Тебя и меня?

—Да.

Он заметил, что ей трудно говорить. Щеки ее лихорадочно горели, и на шее уже появились характерные для эпидемии гнойнички.

— Этот сон был коротким, — как бы извиняясь, сказала она. — Мы шли по цветущей лужайке, ты и я. Потом мы сели, и ты стал дуть в соломинку.

— В самом деле? — тихо засмеявшись, спросил он. — У меня всегда это хорошо получалось. И что было потом?

— Дальше ничего уже не было. После этого мне приснился какой-то кошмар, но это уже совсем о другом…

— Это из-за лихорадки.

Она слишком много говорила, силы ее иссякли. Теперь она просто лежала с закрытыми глазами.

Протянув руку, Кристоффер погладил ее по щеке внешней стороной пальцев. Она смиренно улыбнулась.

— Вы мне очень нравитесь, доктор Вольден. Она забыла, что могла называть его Кристоффером. Он понял, что она на грани комы.

— Ты тоже мне нравишься, Марит. Очень, очень нравишься!

— Ты и я… — прошептала она в полузабытьи. — Ты и я…

— Да, Марит, только ты и я.

Он понял, что ей осталось жить всего несколько часов.

— Ты мне тоже, Марит. Ты мне очень нравишься. Кристоффер взял ее руки в свои и осторожно поцеловал их.

Она улыбнулась.

— Имею ли я право сказать… что я люблю тебя? У меня никогда не было… никого… кому бы я могла… сказать это.

— Конечно, ты имеешь на это право. Ведь я тоже люблю тебя.

Это была неправда. Он испытывал к ней сочувствие, а это совсем не то же самое, что любовь. Но она умирала. Очень, очень скоро она должна была умереть. И жизнь ее была такой бедной…

— Не покидай меня, Марит, — прошептал он, приблизив к ней лицо. Он не выбирал слова, они слетали с его языка сами. — Не покидай меня, стань снова здоровой! Я хочу, чтобы ты стала моей, навсегда!

Он услышал ее глубокий вздох, и улыбка восхищения озарила ее уже отмеченное печатью смерти лицо.

— Ты не можешь так думать, Кристоффер. Я ведь только…

Сознание покинуло ее. И он дал ей унести с собой в окончательное забытье еще несколько слов:

— Нет, ты не просто Марит из Свельтена. Ты горячо любимая женщина. Ты моя, Марит. Я люблю тебя. Я твой навеки.