Андрей Валентинов - Рубеж

— Написал я кнежу Сагору, Ярина Логиновна. Неглуп он, поймет. Да что толку? Чародеев позовет? Лапки лягушачьи сушить станет? Снова повернулся к креслу, шагнул — и опять назад повернул.

— И через Рубеж не перейти. Ни с визой, ни с чародейством! Как в домовине!

Всмотрелась Ярина. Или кажется ей, или вправду Дикий Пан труса спраздновал? Да неужто?

Вот так дела!

— То пан Мацапура не знает? — усмехнулась она. — Рубежи те по милости зацного пана закрыты. Ой, пан, пан мостивый! Такой чернокнижник — и в силок попался! Ровно тот мугырь, что гвоздем палец колол да чорта в полночь ждал!

Дернул плечом Мацапура. Смолчал. А Ярине и в самом деле весело стало.

— Попов, говоришь, слухать не надо? Так ведь попы разные есть. Вон Еноха Хведир, которого ты батьки лишил, мудрые слова сказал как-то. Нельзя материи тонкие трогать, потому как из них мир Божий соткан. А ты, пан моцный, сапогом проломиться решил!

Сказала — и возгордилась. И ведь запомнила! Эх, мало им с Хведиром-Теодором толковать пришлось! А если и толковали — то все про материи да энергии эти тонкие, будь они трижды!..

Эх, Хведир, Хведир! Встретимся ли?

— Ну, считай устыдила, Ярина Логиновна. Вот выберемся, так я прямиком в обитель Межигорскую отправлюсь. Власяницу надену, вериги с два пуда. И почну слезы лить. Слезы лить — и образам кланяться… Да это ежели выберемся, смекаешь?

Ярина очнулась. Далеко Хведир, а Дикий Пан — вот он. Ухмыляется, усы гладит. Видать, опамятовался.

— Я так прикидываю, панна сотникова. Месяц у нас — не больше. И за тот месяц извернуться нам следует. Понимаешь ли?

— Извернуться?

Дернулась трость в руках. Если бы не нога бессильная, размахнулась, полоснула бы поперек ненавистной рожи.

— Ой, умен ты, пан Мацапура! Ой, умен! Давай, вертись, а я погляжу. Весело глядеть будет!

— Ничего-то ты, видать, не поняла, Ярина Логиновна! Вздохнул Мацапура, каптан на брюхе оправил. К окошку подошел, стеклышко дымное к глазу приставил.

— Вчера-то меньше было. Растет! Нет, Ярина Логиновна, смотреть я стану. А ты — вертеться. Дурак кнеж Сагор — талисман волшебный из рук выпустил! А за меня не бойся, моя ясочка. Не выпущу!

Заперты двери. На окнах переплет мелкий, не открыть, не выглянуть. Темница! А что не подвал сырой, а покои богатые — велика ли разница? Только и осталось — горницу шагами мерить. Да и то, много ли пройдешь с ногой хворой? Раз, другой…

— Отворите! Отворите!

Тихо. Слуг — и тех нет. Словно бы вымер замок.

Присела Ярина на край кровати, трость уронила. Нагибаться не стала — ни сил, ни надобности. К чему? Гулять не покличут.

— Эй, кто-нибудь!

Никого! То есть тут они, небось в коридоре стоят, а отозваться боятся.

Суров Дикий Пан, сумел пахолков в руки взять! Если и осталась тут душа добрая, то все одно — не поможет.

Страшно!

Ну почему так выходит? Почему только раз довелось с упырем этим лицом к лицу сойтись, шаблей о шаблю ударить? Все бы отдала за дедову «корабелку», да где она теперь? Разве что у Юдки, пса панского узнать.

Да и не одолеть ей Дикого Пана. Страшно, смертно бьется! Словно и впраду — бес. Бес?

Задумалась Ярина, подбородком в кулаки сжатые уперлась. В одном просчитался Дикий Пан — дал ей время. Не иначе, слишком в себе уверен. И то — в полной воле она, Ярина Загаржецка, у этого изверга. Захочет — на дыбу подвесит, захочет — на ложе бросит…

…Плеснула краска в лицо. «Стало быть, сердце с перцем? А, Ярина гновна? Какова ты с шаблей — знаю…» Не вспоминать бы, так не забудется! Как навалился, как в лицо задышал… Нет, нельзя! Нельзя вспоминать! Потом вспомнит — когда час настанет эго Пана в клочья рвать! Потом!

Мотнула головой панна сотникова, словно мару прогоняла. Не взять шаблей беса. А иначе если? Вроде бы и умен Мацапура, и «Рафли» колкие читал…

Умен?

Усмехнулась Ярина, на покрывало тканое легла, руки за голову закинула. Вспомнилось, как спорил как-то с попом валковским химерный чародей Панько. Панотец Никодим ему из Библии словеса, а румяный пасичник щурится, усмешкой рот кривит: «Умен ты, батюшка, умен. Да только ум у тебя — дурак!» Не великого ума Дикий Пан!

Умен был — не вставал бы войной против всего Войска Запорожского! Или на острове они, посреди моря Черного? Сжег бы Валки, и Полтаву сжёг — неужто на том все кончилось? Хоть и обросли жирком полковники да старшины генеральные, а все равно бы — не стерпели. Видать, жадность Мацапурина того ума посильнее!

А как нашкодил — бежать вздумал. Вроде бы и умно — через Рубеж перебраться, в мир запредельный. А о том не подумал, что визы чаклунской всего-то на год хватает. Значит, и страх панский ума посильнее! Теперь она, Ярина Загаржецка…

Не утерпела — вновь вскочила. Долго трость поднимала, встала, проковыляла к двери. Тихо было за дверью. Ну и пусть! Думать никто не мешает.

Ведь что получается? Узнал Мацапура, что у нее, у Ярины Загаржецкой, откуда-ниоткуда сила неведомая взялась. Узнал — и понял, что ту силу можно на спасение направить. На свое спасение. Узнает панна сотникова, что миру этому конец приходит, позовет спасителя неведомого, а Дикий Пан в ее подол клешней вцепится. Вроде рака!

Умно? Ой ли?

Решил Дикий Пан, что она жизнь свою выше всего любит. И за эту жизнь готова даже его, Мацапуру-анчихриста, из пекла вытащить. Значит, грозить станет. Грозить — и сулить всякое.

Ну и пусть!

Усмехнулась Ярина, легонько тростью в дверь ударила: тук, тук, тук! Как бить это в байке, что Хведир когда-то рассказывал? «Я, Черная Рука, иду тебя кушати — с ручками, с ножками, с пальчиками!»

Тук, тук, тук, Дикий Пан!

Или не слышишь, как Смерть твоя стучится?

Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи

Теперь я знаю, как летают!

Это очень просто! Я летал. Я поднялся на большое дерево в саду. Я не испугался.

Когда я вырасту, то смогу летать под самыми звездочками.

Я научу летать Ирину.

Красивый человек, который ходит за мной, познакомил меня со своей девкой. Она хорошая. Она погладила меня по щеке. Она удивилась. Она сказала, что меня называют чудовищем. А я — не чудовище, я очень красивый парень. И мне скоро надо будет искать невесту. Я спросил, что такое невеста. Она смеялась. Она сказала, что скоро все девки будут умирать, когда меня увидят. Я сказал, что не хочу, чтобы они умирали. Она снова смеялась, и красивый человек — тоже. Они хорошо смеются.

Красивый человек принес железную рубаху и попросил меня примерить. Рубаха тяжелая и очень большая. Красивый человек сказал, что ее носил княжич, который умер. Я тоже буду ее носить, когда рубаха станет меньше. Красивый человек дал мне подержать меч. Он не тяжелый. Я сказал, что этот меч — ненастоящий. Настоящий меч не из железа, а из огня.